— Движимые единым порывом, — выкрикнула Дама в заключение, — мы, советские эмигранты, жертвы советского режима и поборники прав человека, будем твердо и последовательно бороться за!..

— Звание предприятия антикоммунистического труда, — закончил фразу довольно громко Шутник.

На нас зашикали.

После заседания именитые персоны отправились в ресторан отмечать событие. Конечно, за счет «Центра», т. е. за счет местного налогоплательщика. Писателя не пригласили. Он был уязвлен. И вел себя как московский партийный правдоборец, которого не выбрали в партийное бюро: как обиженный, видящий свое превосходство над окружающими в том, что его обидели.

— Почему они вас не привлекли? — сказал он, заметив меня в толпе неприглашенных. — Это очень странно. Я так старался для вас. Хотя с моим мнением тут тоже не очень-то считаются. Пойдемте-ка лучше к нам, жена нас покормит получше ресторана.

Солдаты особого батальона на надувных лодках и, как всегда, в ярко-оранжевых спасательных жилетах возвращались в свои комфортабельные казармы.

— Глядите! — воскликнул Писатель. — Что это?!

— Воины.

— Что это на них? — Спасательные жилеты.

— Зачем? Тут же воды по колено.

— Чтобы ближе к боевой обстановке.

— А почему они без оружия?

— Они же западные солдаты. Оружие им ни к чему. Они думают, как бы уцелеть.

— А почему жилеты такие яркие?

— Чтобы противник их издалека заметил и прекратил стрельбу.

— Вы шутите?

— Ничуть. Тут всех волнует одна проблема: куда бежать в случае прихода Советской Армии и как наивыгоднейшим образом капитулировать перед ней.

— Странно. Перед нами никогда не стояла проблема, как жить под немцами. Мы воевали против них. И первым делом мы выбрасывали излишние средства самозащиты — противогаз, каску, штык. Как любил говорить наш политрук, солдат должен иметь с собой только то, что позволяет ему быстрее Добежать до своей гибели.

— Хорошие слова.

— Он погиб, тот политрук. Я был трижды ранен, сражаясь за Советский Союз. Но если бы сейчас Советская Армия ринулась сюда, я пошел бы добровольцем воевать против нее.

Жена Писателя накормила нас ужином по-московски. Писатель сказал, что это хорошо, что мы не пошли в ресторан: у него от ресторанной еды изжога бывает. Потом мы смотрели по телевизору совершенно пустой, но технически великолепно сделанный фильм. Писатель сказал, что для западного искусства вообще характерно несоответствие формы и содержания. Грандиозно ни о чем — вот его суть. А у нас, в Москве, наоборот: убого о грандиозном.

Когда шел домой, на улицах не было видно ни одного прохожего. В Москве в это время улицы полны народу. Недалеко от Пансиона со мной поравнялась полицейская машина, некоторое время она медленно двигалась рядом со мной, потом внезапно умчалась на большой скорости. Стражи порядка, очевидно, решили, что я не представляю опасности для их демократического общества.

Ночь проходит без сна. Чтобы скоротать время, вспоминаю разговоры с Вдохновителем.

Не надо преувеличивать мощь нашей агентурной сети на Западе, говорил Вдохновитель. Не надо преувеличивать наше воздействие на Запад вообще. Не надо думать, будто Запад такой уж легковерный, ранимый, беззащитный. Там тоже есть понимающие и деловые люди, занятые «советскими делами». Короче говоря, оставим детективный и идеологический вздор и будем рассуждать здраво и трезво. Запад — это махина. И если эта махина покатилась в каком-то направлении, то никакая советская политика в отношении Запада и агентура на Западе не способна свернуть ее с этого направления. Проблема стоит для нас так: катится эта махина в общем и целом в желаемом для нас направлении или нет, и если да, то что мы можем сделать, чтобы она и дальше катилась туда же, причем — стремительнее, чтобы она сама сметала на своем пути тех, кто хочет воспрепятствовать этому движению. Наша деятельность может иметь успех только в том случае, если она соответствует объективным тенденциям истории — вот в чем суть дела. Нам надо выяснить с полной определенностью, так это или нет. Всякого рода сведений о том, что творится в мире, у нас в избытке. От всякого рода специалистов и знатоков отбою нет. Чем больше сведений и чем больше знатоков, тем меньше уверенности в том, что мы достаточно правильно и глубоко понимаем происходящее. Нам сейчас до-зарезу нужно всего несколько человек, которые способны на такое дело и которые заслуживали бы нашего доверия. Нужны настоящие гении в этом деле.

Предстоит самое великое сражение в истории, говорил Вдохновитель. От него будет зависеть, останемся мы в будущем на века или сойдем со страниц истории как временный зигзаг и курьез. Мы на карту ставим все. Наши силы не безграничны. Пока еще можно выбрать путь: либо мы замыкаемся в себе и превращаемся в обороняющуюся крепость, либо мы растекаемся по всей планете и проникаем во все ее поры. Выбор пути зависит от того, поймем мы ход истории верно или нет, поверим мы в нашу концепцию ее или нет. Сейчас пока мы действуем в силу прошлых установок и по инерции, т. е. вслепую.

А вдруг этот путь ведет к катастрофе? Мы начинаем терять уверенность и обретать страх. Мы уже не способны довести до конца гениально задуманные и рассчитанные планы. Мы нехотя начинаем их осуществление и охотно бросаем на половине пути. Возьми, к примеру, операцию «Афганистан». Да и операцию «Эмиграция» мы вряд ли доведем до конца. Может быть, у нас хватит выдержки на операцию «Польша». Но она самая примитивная. Да и то там вверху раздаются голоса «прекратить этот шабаш». Сейчас нам Нужно нечто аналогичное тому, что в свое время сделали Маркс, Ленин и Сталин вместе. Ирония истории состоит в том, что сейчас такое можно сделать только тайно. Интеллектуальные функции исторического гения теперь могут выполнить только тайный агент вроде тебя и средний чиновник Органов вроде меня. Зато через много лет…

Через много лет, думал я, в качестве гения такого рода будет признан тот, кто в подходящий момент выскажет хотя бы сотую долю того, что может высказать сегодня настоящий гений. К тому же для нас проблемы выбора пути тоже уже нет: мы обречены на то, что происходит независимо и порою помимо нашей воли. И гений тут нужен лишь на то, чтобы удовлетворить свое праздное любопытство. Я его удовлетворил вполне. Мне все ясно, причем на много веков вперед. Наконец, гений в наше время есть объединение многих посредственностей, выполняющих примитивные функции. Нынешние компьютеры — вот материализация гения нашей эпохи. А продуктами гения, как всегда, пользуются дегенераты и проходимцы. Ученики здешних школ не знают даже таблицу умножения, но все умеют обращаться с компьютерами, которые чуть побольше спичечной коробки. Советские руководители с трудом читают по складам чужие тексты и не способны даже обучиться владеть школьными компьютерами. А решают они эпохальные проблемы.

Есть лишь одно светлое пятно на мрачном горизонте моей жизни (я начинаю красиво выражаться, это симптоматично!) — это мое Сооружение. Оно особенно красиво рано утром, когда восходит солнце. Оно становится таким сияюще-радостным, что хочется плакать от восторга. Это, конечно, будет Храм новой, чистой Религии. В нем будет обитать молодой и ликующий Бог.