недавно и повторяет время от времени в мужских разговорах. Но про себя-то понимает, что с этих — пусть порой довольно милых — дурочек, очарованных его славой, и взять особенно нечего… Да и по природе своей он не донжуан-потребитель, а скорее отчаянно-жертвенный Дон Гуан. Если еще и блеснет любовь улыбкою прощальной, то шаги Командора настигнут неминуемо…

В общем, все меньше остается в жизни того, что помогает не умирать. И новую энергию удается извлечь только путем саморазрушения. Иван-царевич летел на какой-то огромной птице и подкармливал ее собственным мясом — кстати, годится для песни эта сюжетная подробность. Во время адских почечных болей прошлой осенью кто-то (не будем уточнять кто) предложил Высоцкому попробовать амфетамины — стимуляторы такие, спортсмены к ним иногда прибегают. Настоящим наркотиком это даже не считается. От болей помогло, а потом оказалось, что и зеленого змия можно такой инъекцией выгонять… Нет, всё в рамках разумного. Читали мы Булгакова рассказ — «Морфий», написанный, надо полагать, на основе собственного опыта. Не стал же Михаил Афанасьевич наркоманом, взял себя в руки. А тут даже не о морфии речь, а о медикаменте практически безобидном…

От Бодайбо до Монреаля

И опять от всего помогает отвлечься очередное путешествие. Первого апреля они с Мариной отправляются по накатанному маршруту. На этот раз почему-то в глаза бросается обилие бездомных собак — сугубо отечественная особенность, зарубежные псины все в ошейниках и при хозяевах:

Едешь хозяином ты вдоль земли —

Скажем, в Великие Луки, —

А под колеса снуют кобели

И попадаются суки.

Их на дороге размазавши в слизь,

Что вы за чушь создадите?

Вы поощряете сюрреализм,

Милый товарищ водитель.

От этих злых, усталых строк воображение сворачивает в совсем другую сторону, и «собачья» тема довольно скоро обретет иное решение:

Куда ни втисну душу я, куда себя ни дену,

Со мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна, —

Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену —

Глядит, глаза навыкате, и с языка — слюна.

В Минске встретились с Алесем Адамовичем, получили от него в подарок «Хатынскую повесть». Тоже человеку несладко: войну с цензурой ведет постоянную, и побед в ней не больше, чем потерь.

В Кёльне, как водится, изучали знаменитый собор снаружи и изнутри, удивляясь, как он уцелел во время бомбежек: после войны почти весь город отстраивался заново. Отправили Нине Максимовне веселую открытку, где вслед за вежливыми Мариниными фразами он приписал: «Мамуля! Мы тут обнаглели и шпарим по-немецки — я помню только одну фразу и везде ее употребляю. Целую. Вова».

После Парижа — снова Мадейра, Канары, Португалия, Марокко. Всё замечательно, но «в соответствии с Положением о въезде в СССР и выезде из СССР, утвержденным постановлением Совета Министров от 22.09.1970 г. № 801, въезд в развивающиеся и капиталистические страны разрешается один раз в год». Есть еще планы на это лето. Пустят ли?

В Москву вернулись на купленном недавно «Мерседесе-380», голубой металлик. Говорят, такая модель в образцовом коммунистическом городе имеется еще у двух автолюбителей: шахматного чемпиона Анатолия Карпова и генсека Брежнева. По возвращении закончил дела с «Арапом»: что получилось, то и получилось. А пробы их с Мариной для «Емельяна Пугачева» утверждением не увенчались.

Теперь — на восток. С сыном Вадима прилетели в Иркутск, где Высоцкому был устроен прием с пышными тостами, но начался вдруг такой тошнотворный барственно-советский разговор, что пришлось сказаться больным и удалиться, не спев ни песни. В провинции тоже встречается всякое. Вот был у военных, на танке даже покатался, а потом подходит один офицер и, взяв за рукав, начинает прорабатывать: «Стране нужны совсем другие песни… Ваше, с позволения сказать, творчество…» Или в бодайбинском аэропорту, когда он вместе с Леонидом Мончинским ждал посадки, набрасывая строки «Мы говорим не штормы, а шторма…» (это для фильма «Ветер надежды» Одесской студии, а куда денешься?), подошли трое патлатых и подвыпивших, суют гитару с наклейками из голых баб и просят обслужить. Чуть-чуть дело до драки не дошло…

Но, конечно, не этим Сибирь запомнилась. У Байкала постоял, вспоминая Вампилова, почти ровесника своего, ушедшего четыре года назад. Оказывается, не утонул он, а от сердечного приступа умер, не дойдя нескольких шагов до берега. Осталась потрясающая пьеса «Утиная охота», ждущая смельчаков, которые возьмутся ее ставить. Проезжая мимо станции Зима, сфотографировались с Вадимом на память в городке, который подарил России Евгения Евтушенко. Решили, что Женьке будет приятно. На прииске Хомолхо потрогал рукой вскрытую бульдозером вечную мерзлоту: по острой грани бытие движется, живое и мертвое рядом…

А когда ехали поездом на Бирюсу, он, взяв гитару, начал в купе тихо напевать, и проводница изумилась: «Прям совсем как Высоцкий!»

На приисках у Вадима народ замечательный. Лица рогожные, а души шелковые. Есть разговорчивые, но больше молчаливых. И от тех и других успел набраться — на месяцы вперед. В Бодайбо начало концерта долго откладывалось: столовая всех, естественно, не вместила, пришлось выставлять рамы из окон. Перед Высоцким то и дело извинялись, а он одно отвечал, спокойно, без пафоса: «Эти люди нужны мне больше, чем я им».

Сибирь, Сибирь… Проехать бы по Колыме с кинокамерой — от Магадана до Индигирки.

Какой фильм можно сделать о лагерной Колыме! Но нет, здесь такое не разрешат ни в жизнь. А если за границей? Но сценарий писать надо здесь, где материал просто сам в руки идет. Вадим, когда ездили на Хомолхо, познакомил с Борей Барабановым — они вместе сидели. Воры устроили расправу над лагерными беспредельщиками, и Боря, хотя в резне и не участвовал, а попал, как говорится, под раздачу и девять месяцев провел в камере смертников, ожидая расстрела. За попытку подглядеть, как в «воронке» кого-то на казнь увозят, — десять суток продрожал в холодном подвале карцера. Когда Брежнев Хрущева сменил, люди посоветовали, чтобы мать Борина попросила помилования. Он ей сам образец жалобного письма отправил — с рассказом о его болезнях и ссылкой на Бога. Сработало: помиловали. Но четвертак вычеркнут из жизни… А сколько еще таких судеб, таких невыдуманных историй!

В Иркутске Высоцкий делится замыслом с Леней Мончинским: давай сочиним на пару. Тот в ответ: если писать, то роман, а потом уже его экранизировать. Что ж, ударили по рукам. Дома у Лени, в пятиэтажке на улице Сибирских Партизан, начали обсуждать сюжет. Первая глава будет — «Побег». Высоцкий уже примеривается к роли, которую он — даст Бог — сыграет.

Как-то он берет в руки гитару, начинает петь. Немного времени проходит — и