достигла! Настоящая энтузиастка своего дела. Репутация без единого пятнышка. И вот поди ж ты: черная злоба всколыхнулась в большом человеке, когда у него появились конкуренты, сотворившие собственный детский музыкальный театр на скромном пространстве двух виниловых дисков. Они уже поступили в продажу, но остановить можно и на этом этапе: прекратят дальнейшее тиражирование — и всё. Сославшись на «общественное мнение».

Высоцкого извещает о неприятностях редактор Евгения Лозинская. Она уже готова к увольнению, а у директора студии Владимирского — обширный инфаркт. Что делать?

А вот что: к Белле мчаться, она сейчас из Шереметьева в Париж вылетает. Высоцкому удается ухватить самолет за хвост и поделиться с Беллой своей бедой. Та уже из Парижа шлет в «Литературную газету» текст новогоднего поздравления читателям, включая в него такие слова: «Алиса опять и всегда в стране чудес, как в моем и в вашем детстве. „Алиса в стране чудес“ — вот еще один подарок — пластинка, выпущенная к Новому году фирмой „Мелодия“, пришла ко мне новым волшебством. И как бы обновив в себе мое давнее детство, я снова предаюсь обаянию старой сказки, и помог мне в этом автор слов и мелодий песен к ней Владимир Высоцкий…»

Сила печатного слова… Устная брань против него оказалась бессильна, и, как это у нас говорится, «остались ни с чем егеря». Больше нападок на «Алису» не последует.

Вспомнилось, как в прошлом году вертелись у него строчки: «Вы были у Беллы, мы были у Беллы, убили у Беллы день белый, день целый…» Так он их и недокрутил. Что там еще было?

И если вы слишком душой огрубели,

Идите смягчиться не к водке, а к Белле.

И если вам что-то под горло подкатит,

У Беллы и боли, и нежности хватит.

Все сбылось, но надо к этой теме еще вернуться, и не на каламбурном уровне. Ахмадулину он недаром, не дуриком в той анкете назвал любимым поэтом. Она его необходимый антипод, противоположный полюс. Ее стих и стиль абсолютно искренне, по-читательски его восхищают. А сам он так писать и не хотел бы — как не хотел бы быть женщиной. Но вот недавно он прочитал у нее такое стихотворение, где под лирическое «я» в некоторых случаях готов и «я» собственное подставить. Например: «Лишь потом оценю я привычку слушать вечную, точно прибой, безымянных вещей перекличку с именующей вещи душой». Это у нее не только о себе самой, о поэте как таковом сказано. Или вот еще: «Мне не выпало лишней удачи…» Стоит эту строку повторить, и все злые, сердитые мысли отступают. Может, лучше недобрать успеха, чем лишнюю удачу заполучить… И финал, конечно, что надо: «Плоть от плоти сограждан усталых, хорошо, что в их длинном строю в магазинах, в кино, на вокзалах я последнею в кассу стою — позади паренька удалого и старухи в пуховом платке…» (Кстати, неужели Беллу не узнают повсюду? Высоцкому уже от удалых пареньков не укрыться — сразу начнут автограф требовать.) А вот завершающее двустишие — это и о нем, о его песнях: «Слившись с ними, как слово и слово на моем и на их языке».

Высшая математика бытия

Странное слово — «судьба». От добра, от зла оно происходит? В нем и беспощадный корень «суд», и постоянная, неистребимая надежда на лучшее. Случилась беда — мы говорим: «Не судьба», а можем сказать: «Уж такая судьба». Требуем себе судьбу — и в то же время ее страшимся. Разобраться с этим мучительным словом Высоцкий смог только в семьдесят шестом году, когда из абстрактного понятия оно превратилось в физически ощутимую реальность. Две песни сложились тогда, абсолютно личных, где под словом «я» автор имеет в виду только себя и никого другого. В одной из них Судьба предстала беспомощным больным псом, неотступным, как фаустовский пудель:

Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну,

Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит, —

Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну —

Она, когда насытится, всегда подолгу спит.

И через этот нерадостный образ пришло осмысление той беды, которая с молодых лет исказила его земное существование, лишила множества простых человеческих радостей:

Бывают дни, я голову в такое пекло всуну,

Что и Судьба попятится, испуганна, бледна, —

Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну —

С тех пор ни дня без стакана́, еще ворчит она:

                    Закуски — ни корки!

                    Мол, я бы в Нью-Йорке

                    Ходила бы в норке,

                    Носила б парчу!..

                    Я ноги — в опорки,

                    Судьбу — на закорки, —

                    И в гору и с горки

                    Пьянчугу влачу…

Когда это произошло? Можно ли точно установить, в какой день, в каком году влил он в свою Судьбу этот роковой стакан? Нет, здесь сюжет не житейский, а скорее мифологический, мифопоэтический, когда биография художника берется как целое и обретает небуквально-образное истолкование. И речь уже идет не о «пьянстве» в бытовом смысле, а о жертве, постоянно приносимой творчеству. Духовное начало всегда укоренено в телесном, оно энергетически им питается. Есть счастливцы, у которых эта связь гармонична: расходуясь, они тут же восстанавливаются. А есть художники, обреченные за свои духовные свершения платить физическим саморазрушением. Высоцкому выпала именно такая судьба, и мучительное сопротивление ненавистной «пьянчуге» стало условием творческого существования. Саморазрушение всегда идет по нарастающей, и художника страшит уже не столько физическая, сколько творческая гибель, опасность молчания:

Однажды пере-перелил Судьбе я ненароком —

Пошла, родимая, вразнос и изменила лик,

Хамила, безобразила и обернулась Роком, —

И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык.

Мне тяжко под нею,

Гляди — я синею,

Уже сатанею,

Кричу на бегу:

«Не надо за шею!

Не надо за шею, —

Не надо за шею, —

Я