* * *

Вывод Голдобова был тверд и суров. Но он ошибся. И в этом не было его вины. Просто ему не приходилось сталкиваться с такими вот мягкими, беспомощными в общении людьми, которые, однако, садясь за свой письменный стол, превращались в людей отчаянных, рисковых и весьма самоуверенных в выводах и заключениях. А улыбку, потерянный вид, бестолковость можно было бы назвать маскировкой, если бы все это не было искренним. Голдобов привык общаться с другими людьми – напористыми, цепкими, которые всегда держат в кармане козырь для любого, с кем придется встретиться.

– Входите, Илья Матвеевич, – сказала Вера.

– Да вот сначала надо поприветствовать Валентина Алексеевича, – широко улыбнулся Голдобов, гордясь способностью запоминать имена.

– О! А я к вам собрался… В Управление…

– Собираетесь писать статью?

– Не то чтобы собираюсь, но если уж так случилось, то ведь это…

– Значит, еще не решили?

– Знаете, Илья Матвеевич, вот я и хотел об этом с вами поговорить… Решить-то решил, статья будет, но некоторые положения требуют…

– Проверки? – подсказал Голдобов нетерпеливо, уже держась за ручку двери, ведущей в кабинет Первого.

– Нет, я уже все проверил… В общем-то, факты подтвердились, да и Иван Иванович их не отрицает… Он одобрил мои намерения. Речь идет о согласовании формулировок, выводов, если позволите так выразиться…

– Боже, какой дурак! – простонал про себя Голдобов. – Похоже, в газеты идут люди, которых до этого успели выгнать из десятка контор. И, не желая отказать себе в удовольствии, он спросил:

– Скажите, вы до газеты работали где-нибудь?

– О! – Фырнин махнул ладошкой. – В десятке контор! И отовсюду выгнали!

– Что так? – вежливо удивился Голдобов. Будь он менее самоуверенным, мог бы сообразить, что человека, изгнанного из многих учреждений, надо особенно опасаться. Уж если изгоняли, значит находили в нем что-то неприемлемое, значит, почему-то не уживался. Но Голдобову было не до столь сложных рассуждений. Слишком многое свалилось на него последнее время, чтобы он мог позволить себе проявлять опасливость и неуверенность. Этот небольшой разговор лишь убедил его в собственном превосходстве, утвердил в правильности принятого решения.

– Подождите меня, если есть время… Мы могли бы вместе пообедать, – предложил он.

– Конечно, я подожду, тем более, что мне нужно еще позвонить… Если вы не возражаете, – он повернулся к секретарше, а Голдобов, воспользовавшись паузой, прошел в кабинет.

Сысцов не поднялся ему навстречу, не взглянул, не улыбнулся. Он разговаривал по телефону, глядя в окно, и лицо его, освещенное белесым небом, казалось бледным и более чем всегда морщинистым. Голдобов, потоптавшись у стола, неловко сел, положив папку на приставной столик.

– Хорошо, – сказал Сысцов. – Позвоните утром. Вас соединят. Я предупрежу. Надеюсь, что к тому времени будут новости, – он положил трубку, так и не взглянув на Голдобова. – Слушаю вас.

Такое начало не предвещало ничего хорошего. Но Голдобов знал и то, что Первый поддается влиянию, разговоры с ним получались даже при таком вот начале.

– Я только что в дверях столкнулся с журналистом, этим… газетчиком… – он замолчал, ожидая, что Сысцов подхватит его слова и сам расскажет о состоявшейся беседе, но тот невозмутимо молчал, глядя Голдобову в глаза. И тому ничего не оставалось, как продолжить. – Что-то он не показался мне слишком уж…

– Говорите, я слушаю.

– Как бы он не напутал… Только что похвастался – его выгнали из десятка контор.

– Из журнала его пока не выгнали. И не собираются. Я только что разговаривал с заместителем главного редактора. Человек, с которым вы столкнулись в дверях и который вызвал у вас столь пренебрежительное отношение… пользуется у них полным доверием. Они напечатают все, что он напишет.

– Значит, надо позаботиться, чтобы написанное выглядело достаточно пристойно… Мы договорились вместе пообедать. Обычно хорошая пища на таких людей действует…

– Ну? Как она на них действует? Очень даже интересно, – Сысцов усмехнулся, показав белоснежные, отлично сработанные зубы.

– Хорошо действует. Они начинают понимать свое место в жизни, Иван Иванович.

– Ценное наблюдение. – Сысцов побарабанил пальцами по столу, посмотрел в окно, полистал бумаги, лежавшие перед ним. Голдобов увидел, что это листки из школьной тетради, причем, скорее всего, копии, сделанные на ксероксе. – Некоторое время тому назад, Илья Матвеевич, – размеренно заговорил Сысцов, я дал вам письма, пришедшие на мое имя. Я просил проверить изложенные в них сведения и доложить. Речь шла о многочисленных нарушениях в вашем ведомстве. Помнится, я предупредил о серьезном отношении к этим письмам. Что сделано?

– Работа идет, Иван Иванович, – осторожно сказал Голдобов, подталкивая Сысцова к тому, чтобы тот выложил новые сведения.

– Идет, говорите? Это прекрасно. Делаю вывод – вы пренебрегли моей просьбой. Я не должен был давать эти письма. Они предназначались не вам. Но я пошел на это нарушение, полагая, что наши добрые отношения подтолкнут вас к работе быстрой и четкой. Вы не смогли или не пожелали погасить письма. И вот они снова на моем столе, – Сысцов постучал пальцем по листкам из школьной тетради. – Мне дал их почитать человек, который, как вы утверждаете, никогда не знал хорошей пищи. Но этот человек вполне в силах лишить хорошей пищи и вас, и меня. Вы понимаете, о чем я говорю? – голос Сысцова зазвенел от сдерживаемого гнева.

– Да, Иван Иванович. Но все не так уж страшно…

– Это хорошо, что вам не страшно. А мне страшно… И я намерен действовать. Я разговаривал с прокурором Анцыферовым. Завтра утром он мне доложит полную картину происшедших событий. Странное убийство вашего водителя, странные ваши взаимоотношения с женой убитого, странно убедительные письма, которые он рассылал во все инстанции. И последнее – убит выстрелом в лицо еще один ваш приближенный. Этой ночью! Что происходит, Илья Матвеевич? Мы взрослые люди, давно знаем друг друга и я надеюсь, вы не будете меня убеждать, что все это козни врагов. Мужайтесь, Илья Матвеевич.

– Ну что ж, Иван Иванович, будем мужаться, – Голдобов твердо посмотрел в глаза Сысцову. Это была недопустимая дерзость и Голдобов знал, на что идет. Но то ли неожиданная смерть Заварзина его потрясла, то ли события последних лет измотали его нервы, но он совершил ошибку. Он знал, что совершает ошибку, но не мог удержаться.

– Продолжайте.

– Я все сказал. Нам всем придется мужаться.

– Не понял?

– Мы действительно давно с вами работаем, Иван Иванович, и, я надеюсь, еще поработаем. Эти события, – он небрежно махнул рукой в сторону приемной… Прошелестят и забудутся.

– У журналиста полная папка документов, сведений, выводов следователя, который ведет дело об убийстве. Не помню его фамилию…