Значит, Анабель все-таки что-то обо мне выведала, и это «что-то», я был практически убежден, имело прямую связь с мрачными пророчествами Бета-креатора Васкеса. Иначе с чего вдруг Кассандре впадать в траурное настроение перед переселением в новый, более совершенный виртуальный мир? Разве только она, как и я, знала о предстоящем для нас скором расставании?

– И даже мало-мальских улик не обнаружила? – переспросил я, уже не надеясь на откровенный ответ.

– Давай чуть попозже, хорошо? Ты устал и жутко выглядишь. Тебе надо немного отдохнуть и прийти в себя. – Она не уходила от разговора, просто оттягивала его, давая себе собраться с мыслями, а может, с духом. – На-ка выпей вот это...

Прорицательница порылась у себя в котомке, извлекла оттуда непрозрачный пузырек с каким-то снадобьем и протянула его мне.

Только сейчас я понял, насколько изможден. Казалось бы, плевое дело – взять из рук девушки мелкую склянку, – однако осуществить это не удалось даже с третьей попытки. Всякий раз я неизменно хватал пальцами воздух.

– Ладно, сиди, не дергайся, – сжалилась надо мной Кассандра, после чего сама вытащила из пузырька пробку и заботливо напоила меня своим лекарством.

Поначалу ничего не происходило: рана все так же ныла, и меня клонило в сон. Но потом я словно в ледяную прорубь окунулся. Воздействие снадобья иначе как шоковым назвать было нельзя. От столь мощного тонизирующего эффекта я чуть не подпрыгнул в кресле, ощутив себя боксером, для которого вот-вот прозвучит гонг к началу боя. Усталость выветрилась бесследно, заодно прихватив с собой боль и апатию. Я протер глаза: свечи теперь горели яркими ровными огоньками, не чета тем размазанным световым пятнам, какие я наблюдал буквально минуту назад.

– Ага, и впрямь не соврала Анна: «Один глоток моего фирменного средства, милочка, и ты себя просто не узнаешь!» – удовлетворенно заметила Кассандра, вытряхнув из бутылька последние капли себе на язык. – Что чувствуешь?

– Ты... этот напиток... у Анны приобрела? – настороженно спросил я, исполненный противоречивых предчувствий. Уж я-то знал, каков мог быть побочный эффект у чудодейственных препаратов целительницы из фуэртэ Транквило! В другое время и в другом месте я ничего не имел бы против такого эффекта, но сейчас он был мне даром не нужен.

– Да, купила его у той сучки перед визитом во дворец к ее подельнику, – подтвердила девушка. – Надо же было чем-то отплатить за гостеприимство. Вот и отплатила.

– А Анна не сказала тебе, как называется снадобье? – осведомился я, продолжая чутко прислушиваться к собственным ощущениям.

– Говорила, только я все равно не запомнила, – отмахнулась прорицательница. – Какая теперь разница? Ладно, хоть здесь мерзавка не солгала. Посмотри на себя: ишь как порозовел, а то сидел бледнее, чем эта бумага.

Кажется, и впрямь кроме тонизирующих свойств испытанное на мне средство не имело больше ничего общего с приснопамятным «Провокатором». По крайней мере, когда в прошлый раз я пользовался препаратом очаровательной вымогательницы, его взрывная реакция не заставила себя долго ждать. Сегодня жизненная сила влилась в меня именно там, где это было действительно необходимо, и не направила свое течение в иное русло. Убедившись, что можно не просить девушку привязывать меня к креслу, я немного успокоился, однако все равно продолжал держать под неусыпным контролем потенциально опасные инстинкты. Кто даст гарантии, что извержение вулкана не случиться через час или два?

– По-моему, мы здесь не одни, – озвучила Кассандра мысль, которую я только собрался высказать сам. Причем высказать куда с большей уверенностью.

– Сейчас выясним, – отозвался я, поднимаясь из кресла на диво бодрым и отдохнувшим – не чета той конченой развалине, какая садилась в него пять минут назад.

На мои настойчивые и вежливые призывы никто не отозвался. Тогда, взяв со стола канделябр, я двинулся исследовать темный зал, заглядывая по пути в каждую стенную нишу и за каждый стеллаж. Кассандра не пожелала оставаться в одиночестве и, прихватив другой подсвечник, последовала за мной. Я продолжал взывать во мрак, но все так же безответно.

Книжные стеллажи располагались по залу в строгом порядке, составленные дюжинами вокруг одинаковых письменных столов, не загроможденных книгами в отличие от освещенного. Стены зала украшали картины – исключительно пейзажи, на которых я часто узнавал знакомые места Терра Нубладо: вот берег моря Встречного Ветра и легендарный маяк Солидо, а вот Пуреса, изображенная, если мне не изменяла память, с высокого холма близ разбойничьего притона фуэртэ Ваго; у кого только хватило смелости заниматься живописью в той жуткой провинции?.. Проклятье, сколько раз бывал в этих местах, но только сейчас понял, насколько каждое из них по-своему неповторимо и прекрасно. Чуть слеза не навернулась, когда представил, что, вероятно, никогда больше не увижу ни маяк Солидо, ни Пуресу, ни множество других привычных вещей, с которыми успел сродниться...

Отвлеченный грустными мыслями, я едва не врезался лбом в стоящий между стеллажами огромный мольберт – инструмент художественного промысла, совершенно не характерный для библиотеки. К мольберту, ножки коего были очень маленькими, крепился портрет пожилого человека в полный рост. Человек на портрете, выполненном, похоже, в масштабе один к одному, был невысок, в меру упитан, но обладал довольно яркими и даже комичными чертами лица – большим носом-картошкой, сжатыми в тонкую линию губами, горящим восторженным взором и торчащими параллельно земле длинными, как у Дона Кихота, усами. Одежда на человеке была изысканной – такую обычно носили диктаторы и их приближенные. Нарисованный господин был изображен довольно тщательно, но без фона, из чего я сделал вывод, что портрет еще не закончен. Однако я не видел, чтобы поблизости валялись кисти, краски, палитры и прочие атрибуты, что были неотъемлемой частью любой художественной мастерской или, как в нашем случае, – уголка для рисования.

Я был не настолько искушен в изобразительном искусстве, чтобы определить, одной кисти или нет принадлежат портрет и развешанные по стенам пейзажи. Но мне почему-то казалось, что я вижу не просто чей-то портрет, а автопортрет художника, создавшего их. Глядящий на нас свысока нарисованный незнакомец определенно имел отношение к искусству: абсолютно невоинственный вид, импозантная внешность и темпераментный взгляд, какой, наверное, бывает у маэстро кисти в минуты тесного общения с музой.

Мне редко приходилось общаться с людьми подобного типа, но впечатление от общения с ними всегда оставалось негативным. Заносчивые эксцентричные господа, которые полагали, что они либо живут на вершине Олимпа, либо в своем особом, более совершенно мирке, и потому простому смертному, вроде Арсения Белкина, вовек не дано понять их утонченные вкусы и возвышенные принципы. Такие люди вызывали у меня отторжение после первой минуты беседы. Будучи трезвым, я обычно воздерживался от грубости и не высказывал им в глаза все, что о них думал, но зато когда напивался... Помнится, однажды за такую нелицеприятную критику я был даже жестоко побит и изгнан из компании ценителей уже не помню каких видов искусств. Скорее всего, мы дискутировали тогда по поводу обнаженной женской натуры, ибо в молодости она являлась моей излюбленной темой для полемики.