Пока в гудящей Кудеславовой голове мельтешили эти не мысли даже — обрывки, ошметья мыслей, Яромир, чуть привстав, обшаривал толпу нарочито медленным взглядом:

— Где Лисовин? Здесь? Найдите, пускай уведет этого…

Но успевший встряхнуться Кудеслав не дал ему договорить:

— Ты погоди меня спроваживать, ты слушай пока. Я ведь о том же хочу говорить, о чем и ты: о вине, о крови сородичей. А чтобы тебе достало терпенья выслушать, я вот как начну: нападение на общинную вервеницу — твоих рук дело, и недавний мокшанский приступ — тоже твоих рук дело. То есть что это я про руки?! Сам ты, конечно, рук к этому не прикладывал. Но замысел — твой, и вся пролившаяся кровь без остатка на твоей совести… правда, лишь в том случае, ежели она у тебя имеется, совесть-то.

Толпа взбурлила галдежом, почти мгновенно переросшим в яростный рев. Полуоглушенный Мечник чувствовал, как испуганно притиснулась к его спине Векша; видел, как Путята дернулся было вскакивать и как Яромир могучим рывком за шиворот вернул одноглазого медвежатника на прежнее место.

— Ти-хо! — зычно рявкнул старейшина. Шум поунялся.

А Яромир хмуро оглядел запрудивших площадь сородичей и вдруг, улыбнувшись, махнул свободной от Путятиного шиворота рукой:

— Аи пес с ним, с Кудеславом-то. Пускай говорит все, а там уж сразу и решим, как нам дальше быть: хворь ли из него, по голове ушибленного, гнать, его ль самого в три шеи гнать из общины…

Да, шум поунялся, однако же не до конца. Толпа гудела, и чувствовалось, что сдерживаемый этот гуд обманчив, что в любой миг стиснутое в тесноте чельной площади клокочущее людское месиво способно устать от собственной сдержанности. И тогда…

Но Мечник уже почти успокоился.

Теперь он не сомневался, что сумеет ощутить вызреванье любого, даже самого страшного порыва толпы раньше, чем она сама.

Теперь он насквозь видел сидящего перед ним человека; видел занавешенный показным мрачноватым спокойствием лютый страх, пожирающий родового старейшину изнутри.

Гораздо больше, чем Яромирова изворотливость и неприязнь сородичей, пугали Мечника его собственная разламывающаяся голова да притаившаяся где-то рядом угроза обморочного беспамятства.

И еще Векша: если Леший дернет ее что-нибудь ляпнуть… Но, может, хоть раз, хоть вот нынче в ильменкиной голове сыщется одна-единственная капля завалященького здравого смысла?

Ладно, хватит гадать, хватит попусту вымучивать и без того недужную голову.

Это бой.

Ты сам виноват; ты позволил ворогу ошеломить тебя первым же ударом — больно уж непохож оказался нынешний Яромир на Яромира всегдашнего.

Только он не лучшим образом попользовался твоей оплошкой, и теперь…

Бой.

Ты — воин.

Он — нет.

Бой.

Гомон толпы стал напряженным и гулким, как чересчур туго распяленная для просушки тонкая кожа — обязательно лопнет, коли не уследишь; Яромир уже кривил губы, готовясь выцедить сквозь них злую издевку…

И тут, на крохотный осколок мига опередив и толпу, и старейшину, заговорил Кудеслав — спокойно, бесстрастно, вроде бы даже лишь для себя, а не для кого-то еще. Но слова его были слышны всем.

— На прошлогоднем осеннем торге твои подручные (имена мне покуда неведомы, однако уличить их вовсе простое дело)… так вот, подручные твои на прошлом осеннем торге соблазнили прийти да поселиться в укромном месте близ нашей общины десятка два разноплеменного воровитого люду, какой вечно роится вкруг Торжища. Те же подручные твои стали пускать по общине страшные россказни о гиблой старице, чтоб кто из родовичей носу туда не сунул да не вынашел потаенный стан твоих зашлых поплечников.

Для чего они тебе занадобились? Отвечу. Сам же ты при многих свидетелях не однажды говаривал, будто в общине нашей неладно: слобода-де большую волю взяла; изверги достатком своим умы баламутят… Очень ты внутриплеменного раздора страшился и на случай такой беды решил иметь под рукою отряд, лишенный в общине корней, а потому способный быстро и безжалостно удушить в ней любую смуту…

Кудеслав примолк на миг, чтобы перевести дух и утереть взмокревшее от напряженья лицо. Мечнику самому не нравилось, как он говорит — длинно, заумно. Ушиб дает себя знать? Волнение? Нельзя так, нельзя: пока ты договариваешь до конца, слушающие забывают начало.

Однако же стоят довольно тихо, ждут продолжения… Ну, давай дальше, пока им не наскучила тишина!

— Нынешней весною негаданно появилась возможность единым махом управиться со всеми твоими заботами. А может, и гаданно появилась она у тебя, возможность эта. Думается, ты еще зимой дознался, что Волк и Волковы гостюют в общине Грозы. И зачем они там гостюют — тоже дознался. Вот и придумал ты сразу и слобожан прихватить за горло, и извергов разорить. И еще сплотить род опаскою перед сторонней угрозой, этой же опаской склонив родовичей к мысли, что рука «старейшины над старейшинами» не рука вовсе — хищная когтистая лапа.

— А что — не так? — внезапно спросил Яромир, глядя куда-то поверх Кудеславовой головы.

— Так, — согласился Мечник. — Только много ли проку тому, кого из-под одной хищной когтитстой лапы норовит выгрести другая хищная да когтистая?

Он выждал пару мгновений — не захочет ли старейшина возразить?

Нет, старейшина молчал.

И толпа молчала.

Не вертя головой, даже почти не косясь по сторонам, Кудеслав успевал следить за Шалаем да троими его кормленниками-подручными, которые отдельной кучкой сгрудились близ устья ведущей к речным воротам улицы; за Белоконем, привалившимся плечом к стене общинной избы и рассеянно чертящим что-то замысловатое концом посоха в утоптанной мешанине пыли и древесной трухи… А Кривой Путята отлепился-таки от Яромира, слез с крыльца и бочком придвинулся к толпе, к тому ее месту, где среди прочих нарочитых охотников стоял охотницкий голова Божен Бобролов…

Что-то неуловимо менялось на площади, что-то зыбко покачивалось на самом своем переломе… Вот как нынешняя дневная пора: еще вроде не вечер, но ведь уже и не день…

А Мечник все говорил, торопясь высказать как можно больше, покуда слушают, покуда у Яромира не иссякла надежда выискать в Кудеславовых доводах слабину и опровергнуть их в споре, — когда эта надежда иссякнет, старейшина, поди, живо придумает способ заткнуть рот чересчур догадливому говоруну.

— Помнишь, ты деланно изумлялся, откуда едва ли не весь град знает о разговорах, что велись в общинной избе с Волком, Грозой и Толстым? Да, изумление твое было деланным, потому как наверняка сам же ты и расстарался пустить слух о туманных угрозах воеводы-волчины. Потом ты запугал извергов — наверное, через своих поплечников внушил самочин-цам, что община хочет захватить их товар. Потом намеренно разъярил Ковадла, вызвал его на ссору, да так, чтобы побольше народу эту вашу ссору услышало. В общем, нарочно выставил дело так, будто слобожане да изверги знают о неминучей беде, которая угрожает общинной вервенице…