Сенатский доклад августа 1740 года, подводивший итог усилиям по составлению «окладной книги», указал на ещё одну важную причину чиновничьего саботажа: местные начальники не желали показывать «ясного о тех окладах и сборах обстоятельства», поскольку многими «не только в окладе неположенными оброчными статьями… сами владели, но и из окладных оброчных статей, противно присяге и должности, под видом откупов за собой держали». Это означало, что имевшиеся в городах и уездах источники казённых доходов в виде мельниц, рыбных ловель, мостов и перевозов, «отдаточных» земель и т. д. были успешно «приватизированы» местными чиновниками, а официально значились сданными на откуп (за гораздо меньшую сумму) или просто лежащими «впусте».

Редкие дела, дошедшие до столичного расследования, показывают, что в присвоение этих средств была вовлечена буквально вся местная администрация во главе с губернатором. Одно такое расследование выяснило, что сумма оброка с казённых земель в 1482 рубля превратилась в 162 рубля 71 копейку — именно столько получило государство, остальное пошло в карман белгородскому губернатору И.М. Грекову, заодно «приватизировавшему» и обширные покосы. Порой даже гвардейцы, прибывавшие с «понуждениями», не знали, что делать в таких случаях: документацию от них прятали, губернатор отправлялся «в поле с собаки», а другие чиновники — «по хуторам своим».

Установить реальную величину возможных налоговых поступлений можно было только путём повсеместной ревизии таких доходных мест: сколько их убыло и сколько прибыло, какие на деле лежат «впусте» и сколько денег можно реально получить от каждой сданной мельницы или другого откупного объекта. Но решить столь масштабную задачу правительство не имело никакой возможности. В итоге государство получало с таких оброчных статей хорошо если половину предполагавшегося «оклада».

Вероятно, можно было бы даже поблагодарить «немецкое» правительство Анны Иоанновны, если бы ему удалось навести хотя бы относительный порядок в российских финансах. Но, похоже, на финансовом поприще бироновщина потерпела поражение от отечественных «приказных». В бумагах Кабинета министров нам встретилось лишь одно упоминание об успехе: в 1739 году была составлена «генеральная табель» доходов и расходов на один только 1737 год, из которой следовало, что дефицит бюджета составлял 619 444 рубля.

В политической сфере новый государственный механизм оказался довольно устойчивым. Но на управленческом и финансовом поприщах бироновщина была столь же неэффективна, как и предыдущая администрация: попытка форсированной централизации наткнулась на отсутствие подготовленных для неё условий, недозрелость государственных и общественных структур. Стремление преодолеть эту неготовность при помощи «строгости» было способно только дестабилизировать и без того слабую систему управления и контроля. Напрашивается даже непатриотическая мысль: может быть, для наведения порядка надо было импортировать больше немецких чиновников? Для достижения поставленной Петром Великим цели создания «регулярного» государства с более или менее эффективной финансовой системой понадобилась ещё целая историческая эпоха; только реформа системы управления при Екатерине II позволила, наконец, ежегодно составлять бюджетные росписи.

В 1730 году, вступив на престол, Анна Иоанновна отвергла и проекты нового государственного устройства, и поползновения дворянского «общенародия» на участие во власти — к примеру, предложения о выборности должностных лиц центральных учреждений и губерний. Однако государыня не могла полностью игнорировать содержавшиеся в них требования дворян. Указом императрицы от 31 июля 1731 года был основан Шляхетский кадетский корпус для подготовки из дворянских «недорослей» офицеров и «статских» служащих. В «рыцарской академии» имелись четыре класса, причём низшим был четвёртый; в нём обучали русскому языку и латыни, чистописанию и арифметике; в третьем — геометрии, географии и грамматике; в старших — фортификации, артиллерии, истории, «в письме складу и стилю», риторике, юриспруденции, морали, геральдике. Изучались и «дворянские» науки — верховая езда, фехтование, танцы.

Был отменён вызывавший единодушное недовольство шляхетства петровский закон о единонаследии и сделан шаг по пути дамской эмансипации: указом от 17 марта 1731 года Анна Иоанновна повелела выделять дворянским вдовам часть недвижимого и движимого имущества, которым они могли распоряжаться по своему усмотрению: «После умершего мужа изо всего его недвижимого имения, какого бы звания за ним ни было, из жилого и из пустого, давать жене его со 100 по пятнадцати четвертей в вечное владение, а из движимого имения по Уложенью; а собственным их приданым имениям, и что они, будучи замужем, куплею себе или после родственников по наследству присовокупили, быть при них, не зачитал того в ту указную дачу, что надлежит дать из мужня; а дочерям при братьях, как из недвижимого, так и из движимого против матери или мачехи вполы. А ежели после того ж умершего останется невестка, сыновня жена, и ей дать из той части, которая надлежала мужу её, со 100 по 15 четвертей».

Дворянки послепетровской эпохи стали проявлять всё большую активность в деловых вопросах — например, несмотря на полученное приданое, требовать долю отцовского наследства, покупать землю у своих мужей и даже самовольно продавать семейную собственность. В 1738 году некая Анна Бартенева одной из первых подала в суд на мужа, заложившего её приданое имение, и выиграла дело.

В 1731–1734 годах крепостным было запрещено торговать в портах, брать казённые подряды и откупа, заводить суконные и «амуничные» мануфактуры. Развитие промышленности, рост городов, появление такого «потребителя», как постоянная армия, новый образ жизни дворян с соответствующими атрибутами означали, что барин-землевладелец стал больше нуждаться в деньгах, а у мужика появилась возможность их заработать. Прежние барщина и натуральный оброк стали совмещаться с денежной рентой — где 40–50 копеек на «тягло», а где и на 1–2 рубля.

А крепостные Нарышкиных из села Конобеева Шацкого уезда в 1730 году обратились в Сенат с жалобой на рост оброка, выросшего с 1690 года в 11 раз. Мужики плакались, что «от всяких напатков и от великой господской работы намерены все брести скитаться меж двор и кормиться милостынею», и просили отписать их от Нарышкиных в дворцовую волость. За эту челобитную крестьянские ходоки были биты кнутом в Шацке.

Часто приходилось отбывать барщину, нести «столовые припасы» и платить денежный оброк, что тяжело сказывалось на хозяйствах «скудных» и даже «среднестатейных» крестьян. В то же время на плечи мужиков ложилось бремя подушной подати, рекрутчины и конфискаций лошадей. Бегство на окраины и даже за границу стало серьёзной проблемой для помещиков и властей. В Смоленской губернии целые деревни оставались «впусте», поскольку крестьяне с семьями уходили в Польшу. Редкие драгунские форпосты на границе были бессильны остановить этот поток — приходилось привлекать полевую армию: в 1735 году воинскими частями было выведено из Польши «беглых русских крестьян 10 662 человека». Однако беглецы возвращались сами, если правительство соглашалось перевести их в разряд государственных крестьян. Крупные землевладельцы содержали собственные команды для розыска беглых. Министр А.М. Черкасский за 1732–1736 годы израсходовал на содержание такой команды почти пять тысяч рублей, но 3008 из 11 467 возвращённых опять бежали, а с ними ушло ещё две тысячи семей.