Вот здесь, если верить песням, Братья приняли свой последний, самый страшный бой. Не с чудовищами, не с демонами – с человеком, продавшим душу Триглаву. Они уничтожили его, уничтожили Источник, уничтожили все, живое и неживое, и сполохи Небесного огня видны были в небе над двумя соседними княжествами. И Лунный Туман, обитатель Триглава, так напуган был силой, обрушившейся на его раба, что сбежал, спрятался в Преисподней, поклявшись никогда больше не появляться в мире людей. А вон на том холме, там, где стоит сейчас сложенная из черного камня часовенка, Артур и Альберт побратались.

И Зако слышал – не в песнях, конечно же, и не в сказках, – слышал он это от Галеша, что обряд смешения крови проведен был отнюдь не по велению души, а только лишь для того, чтобы стать сильнее, слив воедино магию и веру. Иначе, полагал Галеш, даже Братья не справились бы с Козлодуйским Лихом. И уж тем более – с Лунным Туманом.

– ... Что? – Зако взглянул на Артура.

– Чья это часовня? – терпеливо повторил тот.

– Пойди да посмотри, – отрезал хайдук.

То, что Миротворец снизошел до вопроса, разозлило еще больше, чем его обычное молчание.

Любой человек в Единой Земле знает, что за часовня выстроена на холме близ развалин Козлодуйского Источника. Но, конечно, не Артур Северный. Этот прямиком с Небес на землю спустился, ему дела нет до того, что тут люди творили, пока его не было.

– Сходим? – предложил Альберт. Артур взглянул на брата сверху вниз, удивленно приподняв брови.

– Там свет горит, – объяснил маг, – значит, живет кто-то. Интересно же. Вдруг колдун какой-нибудь или интуиты.

Артур пожал плечами и направился вверх по склону, напрямик, пренебрегая вырубленными в твердом стекле ступеньками. Альберт поспешил за ним. Мэджик-бук, лежащий в большом кармане на спине его мешковатого жилета, раскачивался, и Зако, который предпочел лестницу, казалось, что книга вот-вот перетянет и маленький маг покатится с холма вниз, на камни.

Однако Альберт, поскользнувшись на середине склона, вцепился в локоть старшего, и Артур без усилий вытащил его наверх. К часовне.

* * *

Их везде строили из этого стекла, черного, блестящего, очень твердого. Поговаривали, что часовни эти – дело рук магов или даже храмовников: ну кому еще под силу обрабатывать спекшийся камень, который не берут ни кирки, ни молоты? А часовня в Козлодуе – самая первая – была сложена и вовсе из небольших аккуратных кирпичиков. Не без мажьей помощи сплавленных друг с другом так, что не брали эти стены ни огонь, ни сталь. А взрывать никто не пробовал, справедливо опасаясь лишний раз тревожить плохое место.

Черные полупрозрачные стены мягко светились, словно внутри и в самом деле кто-то зажег лампу, несмотря на то что светлый день стоял на дворе. Зако-то знал, в чем тут дело, и внезапно пожалел о том, что предложил Артуру зайти в часовню. Незачем. Нечего ему делать тут, в святом месте, этому... «Скверна» – всплыло откуда-то из памяти поповское слово. Да, скверна. Грязь. Оскорбление памяти Миротворца, надругательство над всем, что дорого. Было дорого когда-то и оставалось дорогим сейчас. Пока еще оставалось.

Узкие двухстворчатые двери были украшены резьбой. На одной створке воин, держащий высокий щит, над непокрытой головой колечко нимба. Ангел с поднятым мечом и расправленными крыльями – на другой. Нимб отсутствует, зато под мышкой толстенная книга.

Артур остановился, разглядывая фигуры.

– Зеленое дерево, – отметил Альберт, – не пожалели денег. Ну ты чего встал?

Не дожидаясь ответа, он проскользнул мимо брата, толкнул двери:

– Ух ты! Артур... оно светится.

«... И кровь, просачиваясь сквозь сомкнутые ладони, – услышал Зако далекий, тихий голос Галеша, – капала на горячую землю. А там, куда упали капли, вспыхивал неугасимый огонь...»

Наверное, так оно и было сто лет назад, в третий день апреля, года сто тридцать третьего от Дня Гнева, когда Братья на вершине этого холма, после боя с чудовищами, готовые к бою с человеком, смешали кровь по языческому обряду. А сейчас в центре часовни, в земляном круге, не закрытом гладкими плитами пола, горели словно бы маленькие лампадки. Они уже сто лет горели. Когда-то Зако приезжал сюда с благоговением и гордостью, зная, что в его жилах течет та же кровь, что неугасимым светом пылала в часовне. Сейчас он не верил. И не хотел верить. И рад был бы выпустить вообще всю кровь из своего тела, занятого сейчас демоницей Тори, лишь бы ничего не связывало его с Братьями.

– Плохо-то как, – прошептал Артур.

Он смотрел в глаза вырезанного на стене святого, сурового и строгого, с худым лицом и яростно пылающими глазами. Резчики, судя по всему чуждые суеверий, не пожалели золота на волосы, дивной чистоты и величины сапфиры вставили в глазницы, щедро украсили серебром и латы, и щит, и угрожающе поднятый огромный топор.

– А это, значит, я, – с приятным изумлением заметил Альберт, разглядывая вторую фигуру. – Братец, ты погляди, настоящий жемчуг! Черный! Столько даже у нас с тобой никогда не было. И крылья серебряные... Артур?

– Сожги это!

– Что? Зачем?

– Ты можешь?

– Конечно, но...

– Братик... пожалуйста.

– Да я не против. – Альберт пожал плечами. – Я только хочу сказать, мне твоя помощь понадобится.

* * *

Сюда приходили со всех концов Единой Земли, приходили и приезжали: поклониться святыне, попросить защиты от чудовищ и от демонов. Попы намозолили языки, объясняя, что нельзя молиться несуществующему святому, грозили анафемой любому, кто заглянет в Козлодуй. А уж сколько раз пытались сжечь часовню, сломать, сровнять с землей. Но что с ней сделаешь? Стоит себе маленькая, черная, и сияние золотое от нее исходит.

Народ исхитрился: в Козлодуй ехать нельзя, так они по всем княжествам кумирен понаставили. И все равно находятся такие, кого ничем не напугать. Едут и сюда, в плохое место – в святое место? – особенно жители окраин. Там ежегодно в каждой деревне отряжают паломников. Говорят, помогает.

И вот святой защитник, донельзя похожий сейчас на безжалостного воина, вырезанного на дверях и на стене часовни, молится, закрыв глаза, склонив золотоволосую голову. А ангел его сидит рядышком прямо на земле, раскрыв магическую книгу, стучит пальцами по кнопкам. И черный камень, который не брали ни сталь, ни огонь, ни молитвы, течет и плавится, как смола. Оседает часовня сахарным домиком. Жалко-то как, господи! Сказки жалко. Души своей грешной, некрещеной, которая только здесь утешение находила. Злой Бог в небесах равнодушно смотрел на землю, а сюда можно было приехать, преклонить колени перед прадедом, увидеть улыбку на строго сжатых губах и поверить, что какой ни есть Золотой Витязь, а Миротворец гордится им, правнуком, потомком. Поверить, что достоин этой гордости.

Мальчишки вломились в чужую мечту со своим мерилом. Вломились так, словно имеют на это право. Взялись перекраивать сказки по своим меркам. И не поспоришь с ними. Поздно уже спорить. Теперь, чтобы снова сделать сказку правдой, придется убивать. Но это легко... Зако смотрел на стекающую с холма черную, горячую лужу... это будет легко. И даже радостно.