— Брюнет — игрок. Он делает большие деньги. Не привлекая к себе особого внимания.

— Хорошо, — сказал я и поднялся. — Все это звучит убедительно. Однако нисколько не приближает нас к шайке, убившей Марриотта.

— Я не вправе рассказывать вам все, Марло.

— Я этого и не жду. Между прочим, Джесси Флориан сказала мне — при второй встрече, — что была служанкой в семье Марриотта, потому он и посылал ей деньги. Это чем-нибудь подтверждается?

— Да. Письмами в его сейфе, где она благодарит его и утверждает то же самое. — Казалось, Рэнделл вот-вот выйдет из себя. — Ну а теперь, черт возьми, может, все-таки отправитесь домой и перестанете соваться не в свои дела?

— Очень мило с его стороны так бережно относиться к письмам, не правда ли?

Рэнделл вскинул глаза так, что взгляд их остановился на моем лбу. Потом чуть опустил веки. Так он смотрел на меня долгих десять секунд. Потом улыбнулся. В тот день он улыбался слишком часто. Израсходовал недельный запас улыбок.

— У меня есть теория на этот счет, — сказал он. — Шаткая, но основанная на свойствах человеческой натуры. Марриотт был шантажистом и не чувствовал себя в безопасности. Каждый проходимец в известной мере азартный игрок, каждый игрок в известной мере суеверен. Мне кажется, Джесси Флориан была его талисманом. Пока он заботился о ней, с ним ничего не должно было случиться.

Я оглянулся и посмотрел на жука с розовой головкой. Он уже побывал в двух углах комнаты и теперь с безутешным видом направлялся к третьему. Я взял его, посадил на платок и отнес снова на стол.

— Посмотрите, — сказал я. — Ваш кабинет расположен на восемнадцатом этаже. И этот жучок вскарабкался сюда лишь затем, чтобы обрести друга. В моем лице. Это мой талисман.

Я бережно завернул жука в платок и сунул в карман пиджака.

Рэнделл вытаращил глаза, пошевелил губами, но не произнес ни слова.

— Интересно, чьим талисманом был Марриотт, — сказал я.

— Не вашим, приятель.

Голос Рэнделла звучал язвительно — враждебно-язвительно.

— Может быть, и не вашим.

Мой голос был обычным. Я вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь.

Спустившись на скоростном лифте, я вышел на крыльцо муниципалитета, прошагал вниз к цветочным клумбам и осторожно посадил жука под куст.

В такси по дороге домой я размышлял, сколько ему потребуется времени, чтобы снова взобраться в отдел расследования убийств.

Я вывел свою машину из гаража, расположенного за домом, пообедал в Голливуде и отправился в Бэй-Сити. Был прекрасный солнечный нежаркий день. С бульвара Аргуэлло я свернул на Третью стрит и подкатил к зданию муниципалитета.

Для столь процветающего города выглядело оно захудалым. Казалось перенесенным откуда-то из библейского пояса. На каменном барьере, окружающем газон, уже заросший свинороем, преспокойно восседала в ряд целая свора бродяг. Над тремя этажами здания высилась колокольня с еще не снятым колоколом. Видимо, в добрые старые времена его звоном сзывали добровольную пожарную команду.

Потрескавшиеся дорожка и ступени вели к распахнутым дверям, где кучка явных завсегдатаев муниципалитета ждала какого-нибудь происшествия, чтобы так или иначе нагреть на нем руки. У всех были солидные животики, пристальные взгляды, шикарная одежда и дурные манеры. Пропуская меня, они раздвинулись дюйма на четыре.

Длинный темный коридор не протирался шваброй со времени вступления Мак-Кинли на пост президента. Деревянная стрелка указывала в сторону стола справок отделения полиции. У коммутатора за обшарпанным деревянным барьером дремал полицейский в форме. Сыщик в штатском, сидящий без пиджака, водрузив толстую ногу на стул, оторвал один глаз от вечерней газеты, плюнул в урну, стоящую в десяти футах, зевнул и сказал, что кабинет начальника на втором этаже в конце коридора.

Второй этаж был светлее и чище, но это не значит, что был светлым и чистым. На последней двери по обращенную к океану сторону висела табличка: «Джон Воск. Начальник полиции. Вход».

За дверью был невысокий деревянный барьер, за барьером полицейский в форме печатал на машинке двумя указательными и одним большим пальцем. Взяв мою карточку, он зевнул, сказал, что спросит, и лениво вошел в дверь из красного дерева с табличкой: «Джон Воск. Начальник полиции. Посторонним вход воспрещен». Выйдя, он приоткрыл дверцу в барьере, приглашая меня войти.

Войдя к начальнику, я притворил дверь кабинета. Большого, прохладного, с выходящими на три стороны окнами. Стол из мореного дуба стоял в глубине, как у Муссолини, и добираться к нему нужно было по громадному синему ковру под немигающим взглядом глаз-бусинок.

Я добрался до стола. Чеканная табличка на нем гласила: «Джон Воск. Начальник полиции». Я решил, что смогу запомнить эту фамилию. Поглядел на сидящего за столом человека. Отнюдь не балбес лопоухий.

Это был невысокий толстяк, с розоватым скальпом, просвечивающим сквозь короткие розоватые волосы. Глаза маленькие, жадные, быстрые, как блохи, с тяжелыми веками. Костюм из коричневой фланели, кофейного цвета рубашка с галстуком, кольцо с бриллиантом, усеянная бриллиантами булавка на лацкане, сложенный платок, торчащий из нагрудного кармана больше, чем на три положенных дюйма.

В пухлой руке начальник держал мою карточку. Просмотрев ее, перевернул, просмотрел оборотную сторону, где ничего не написано, потом опять просмотрел лицевую, положил карточку на стол и прижал бронзовым прессом для бумаг в виде обезьяны, словно хотел быть уверенным, что она не исчезнет.

Он протянул мне свою розовую руку. Когда я вернул ее, указал на стул:

— Садитесь, мистер Марло. Вы, я вижу, в некотором смысле наш коллега. Чем могу служить?

— У меня небольшое осложнение, шеф. При желании вы можете разрешить его через минуту.

— Осложнение, — мягко произнес начальник. — Небольшое.

Он повернулся в кресле и, забросив одну толстую ногу на другую, задумчиво уставился в окно. Моим глазам предстали фильдекосовые носки ручной вязки и английские ботинки, выглядевшие так, словно были вымочены в портвейне. В общей сложности на нем было полтысячи долларов, не считая бумажника. Я понял, что у его жены деньги есть.

— Осложнение, — протянул начальник по-прежнему мягко, — это нечто, почти незнакомое нашему городу, мистер Марло. Городок у нас небольшой, но очень, очень чистый. Я гляжу в западное окно и вижу Тихий океан. Ничего не может быть чище, правда?

О двух игорных судах, стоящих на якоре среди медно-красных от солнца волн сразу же за пределами трехмильной зоны, он умолчал.

Я тоже умолчал. Лишь подтвердил:

— Совершенно верно, шеф.

Начальник выпятил грудь на пару дюймов вперед.

— Я гляжу в северное окно и вижу деловую суету на бульваре Аргуэлло, живописные калифорнийские холмы и на переднем плане один из лучших деловых районов, какие только существуют. Я гляжу в южное окно, находящееся перед моим взором, и вижу прекраснейшую в мире гавань для небольших яхт. Восточного окна у меня нет, но в него я видел бы жилой район, от которого у вас потекли бы слюнки. Нет, сэр, в нашем маленьком городке мы почти не сталкиваемся с осложнениями.