— Пистонов нет — спрятали.

И пообещал, что обязательно раздобуду. И вновь услышал знакомое:

— Катись, паразит!

Так я впервые усвоил: когда даешь — ты хороший, нужный человек, перестал давать — катись на все четыре стороны. Оставалось одно — сидеть с девчонками. Они не дразнились, брали в свою компанию. Усадив куда-нибудь в угол, надевали на голову платок, совали в руки куклу. Но мне-то хотелось к мальчишкам. Те на песочных ямах играли в войну; в большом карьере Колька Лысов с Юрием Макаровым взрывали на костре самодельные бомбы так, что в домах звенели стекла.

Поскольку выходить одному на улицу мне было запрещено, я вновь стал гоняться за сестрами, матерью, отцом — лишь бы не сидеть дома. И, оставленный без присмотра, продолжал летать.

Как-то, поджидая с работы мать, забрался на забор. На мне было толстое, с ватной подкладкой, пальто. Налетевший ветер сорвал меня на землю. Я попытался смягчить боль ревом, но меня успокоили простым, но приятным доводом — летчик должен не только уметь летать, но и терпеть. Следующий полет закончился крупной аварией. В те времена по радио часто передавали победные марши. Толик Роднин научил меня барабанить по днищу таза и сказал, что под такую дробь ходят солдаты на парадах. Мне очень хотелось походить на настоящего солдата. Но вот беда: своей трескотней я мешал спать младшему брату. Чтобы не разбудить, решил забраться на крышу.

Полез вместе с тазом и палочками. Забрался почти на самую верхотуру, но в последний момент таз зацепился за перекладину и я, не удержавшись, звезданулся вниз прямо лицом на лежащие доски. И потерял сознание. Поначалу хотели вызвать врача, но до больницы далеко, да и кто поедет на Релку через болото. Умыли, смазали лицо йодом, вот и все лечение. Вечером лицо покрылось коростой.

Через несколько дней сестры взяли меня с собой в женскую баню. Там нас обступили голые тетки и начали жалеть: надо же так изуродовать мальчонку. Я спрятался от них за дверь. Сестры, потеряв меня, начали кричать:

— Валерка, паразит, куда ты запропастился!

— Вот он! — заглянув за дверь, голосом участкового милиционера воскликнула старшая сестра Алла. — Опять в своем репертуаре. Мы что, в прятки сюда пришли с тобой играть?!

Сестра уже давно ходила в школу, нахваталась там мудреных слов, о которые можно было язык сломать.

«Я в каком-то там — лепертуаре! Уж лучше бы обругала!» — думал я, наблюдая, как сестры наливают в таз воду.

Конечно, для сестер я был обузой. И порою опасной. У них были свои разговоры, секреты — я им мешал, а иногда, в стремлении к правде, выдавал или, как они говорили, закладывал столовой. Они стремились всеми правдами и неправдами от меня избавляться. Соберутся на Курейку, запрут дома и спрячут штаны. Да не на того напали, меня штанами не остановишь! Все равно выберусь и хоть голый, но прибегу на озеро. Подумаешь, так еще легче! Сестры глаза по полтиннику, закудахчут, как курицы, натянут на меня свои бабские трусы и примутся ругать: какой я непутевый — такого на всей Релке, да что на Релке, во всем Жилкине не сыскать. Я усаживаюсь на бережок и начинаю укладывать сырой песок горкой, делаю из него пирожки. Мне хочется есть. Я оглядываюсь по сторонам: неподалеку щиплет травку коза. Я думаю, может, и мне попробовать. Узрев мой взгляд, сестры хватают меня под руки и тащат домой, видно, почувствовали: еще немного и я, что уже не раз бывало, наемся какой-нибудь травы. Дома они вновь начинают охать и ахать, двери настежь — приходи и бери что душе угодно. Хотя все знают, брать там нечего.

Вскоре с работы приходит мать, Людмила бросается к сумке. Я стараюсь опередить ее, но запинаюсь о порог и падаю. Мать поднимает меня на руки.

А ну не лезь! — говорит она сестре.

— Мама, дай хлеба! — начинает ныть Людка. — Всего кусочек.

— Врешь! — громко кричу я. — Ты не хочешь, вот я хочу есть!

Сестра показывает мне кулак и начинает рассказывать, что я вытворил сегодня: оставил дом без присмотра и голым убежал на речку.

Я молчу, она старше меня на три года, сильнее, может и наподдавать. «Но ничего, еще придет мое время, — успокаиваю я себя, — тогда я рассчитаюсь за все».

Откуда мне знать: оно уже идет, с того самого сентябрьского дня «ходики» начали отсчитывать отведенный срок. А пока, поднятая за цепочку, гиря висит высоко, под самыми часами. И рассчитываться, в том числе и за мои слабости, приходится ей. Однажды из-за складного ножика, который у меня отняла барабинская шпана, сестра одна дралась с целой ватагой. Но дома нас мир не брал.

Мать устало вздыхает. И в кого я такой уродился — на всю улицу прославил! Если не взяться за воспитание, буду вторым Лысовым. Расту сам по себе, как сорная трава. Гоняюсь за всеми, хоть из дома не выходи. И ей все некогда мной заняться.

Неделю назад отца вызвали в военкомат. Вечером они с дедом Глазковым обсуждали последние новости из Кореи, и старый солдат, начинавший свой боевой путь в тех местах, сказал, что дело попахивает новой войной.

— Похоже на то — подожгут, — согласился с ним отец. — Заставят снова воевать.

«Но уж на этот раз я не отстану, пойдем воевать вместе», — решил я и утром, проснувшись чуть свет, начал караулить. Отец побрился, надел пиджак и, подмигнув мне, вышел из дома.

Сестры некоторое время подержали меня взаперти и, когда отец скрылся за домами, выпустили. Я шмыгнул во двор, через подворотню выполз на улицу и бросился догонять родителя. В конце улицы меня перехватила Света Речкина. Вырываясь, я выдал ей весь запас слов, которых нахватался от Кольки Лысова.

Света работала в школе пионервожатой. Столкнувшись напрямую с запущенным малолетним матерщинником, она пришла к нам, долго разговаривала с сестрами. И оставила книжку про пионеров, которые всем ребятам пример, и в походы ходят, и старшим помогают, и маленьких не обижают, и в парадах участвуют. Еще она добавила, что пионеры не ругаются и ходят, как и говорят, прямо. Интересно говорила Света, увлекательно. Особенно про парады. Когда подошли ноябрьские праздники, я, никого не предупредив, двинул в город на парад. Как это и подобает будущему пионеру, пошел прямо — через кусты и болото.

До города было не близко, говорили, около восьми километров. Ходить прямо оказалось непросто. Пока вылез на тракт, прыгая по кочкам, наломал ноги так, что хотел уже возвращаться. Но решил не сдаваться и поднимал настроение песнями, которым меня научила Света.

По Московскому тракту, по которому, если верить деду Глазкову, в царское время гнали в ссылку каторжан, я уже пошел под песни Кольки Лысова, Светиного репертуара мне хватило лишь до твердой дороги.

подлаживая блатную песню под строевую, ревел я, отмахивая левой рукой и печатая шаг.