— Ты скажи мне, сколько баб до меня поимел? — спросила Марфа.

— Всего одна была. Да и то давно, в детстве.

— Врешь, окаянный. Одну, но сотню. В постели у тебя хватает уменья. От единой такое не наберешься. Имел ты сучек, кобель сушеный. Но помни, покуда холостым шлялся, все с рук сходило. Теперь, коли налево свернешь, голову отверну своими руками!

— Зря грозишь, Марфа! У меня ни сил, ни времени, ни желанья нет! — отмахнулся муж.

— А кто Дарье-самогонщице дарма огород пахал? Без копейки! Иль не видела я, как ты вкруг ней барбосом крутился?

— Да ты с чего это? Взял я с нее деньги!

— Смотри, угляжу возле ней, добра не жди…

— Я Дашке доски привезти подрядился! А ты не дозволяешь! Как заработаю, коли половина моих клиентов — бабы?

— Ты спорить станешь? Дарья — не все! Ты не то под юбку, на нее вскочить хотел! Я с окна видела! Заломаю гада!

Фома понял, следит за ним жена. И решил быть осторожнее с соседками, да еще на улице, не заигрывать.

Вскоре Марфа родила сына-первенца. Его назвали Федором. Жена теперь из дома почти не выходила. Мальчишка был капризным, горластым, болезненным. Возясь с ним, баба обо всем забыла и стала менее подозрительной. Не до Фомы было. А тот ну никак не мог совладать с собой. Ему и впрямь уже давно нравилась Дарья. Красивая, белотелая соседка. Фомка ужом вокруг нее вился. Понимал, что не добьется ничего. Но хоть за задницу иль за бедро ущипнуть. В том себе отказать не мог. Дарья не обращала внимания на эти шалости и не бранила. Фома за такое брал с нее щадяще. Не заламывал цену за свои услуги, как с других. И баба, зная о том, позволяла шкодливому соседу лапнуть себя исподволь. Видя его жену, жалела мужика молча. И не мешала глазеть в разрез кофты. Когда увидела Марфу поближе, даже давала Фомке выпить, посчитав по-своему, что на трезвую голову жениться на такой можно было лишь по приговору либо имея большие долги.

Фомка, едва родился сын, зачастил к Дарье. То сена корове привезет, то доски, то снег отгребет. А потом сидит на кухне у самогонщицы, говорит с Дарьей, глазами бабу буравит, пускает блаженные слюни. Пусть хоть на миг себя потешить, порадовать глаза и душу. Вот так-то и забылся, не глянул на время. Дарья выварку мыла. Фомка, подкравшись сзади, ухватил ее за задницу. В это время влетела Марфа. Никто не услышал, как она вошла на крыльцо.

Баба увидела все:

— Раскорячилась, курва! Подставилась мужику? Иль запамятовала, сука, что он семейный? — замахнулась на Дарью. Та мигом натянула выварку на голову Марфе и заорала на обоих так, что Фомка в угол забился.

Марфа, сбросив выварку, тут же выгребла мужа из угла. Сунув себе под мышку, шагнула к двери, бросив на ходу:

— Еще раз пригреешь мово геморроя, горя не оберешься — блядища! Я те покажу, как чужих мужиков отбивать! Ишь, потаскуха!

Фомку она несла подмышкой через весь двор и колотила нещадно. Потом сунула в трактор, стоявший у ворот, велела рулить домой. Там во дворе все горшки о его голову разбила. Метлой и ухватом колотила не щадя. Бранила грязно.

— Нет, Марфа! Уходи с дому! Не стану с тобой жить больше. Осрамила на всю улицу Не могу тебя видеть. Вертайся к своим — в деревню! Коль не уйдешь добром, выкину с милицией. За побои тебя в тюрьму посадят надолго. Сгинешь там. Так что убирайся по-доброму в свой свинарник! Откуда тебя мамка выковырнула, туда иди. И больше чтоб мои глаза не видели твоего рыла! — срывал, бросал на кучу вещи жены. Из рук не выпускал топор. — Уходи, лядащая! Не то все твои тряпки вместе с тобой изрублю в куски! — побагровел Фома. Марфа молча наблюдала за ним. — Убирайся! Кому велел? — Подошел к бабе и на ее глазах нарубил недавно купленный пуховый платок. Баба побелела. Кинулась к сыну, выхватила его из кроватки, сунула под топор:

— Руби!

Фомка отпрянул, выронил топор:

— Ты что? Очертенела? — Выскочил на крыльцо. Закурил, сев на ступеньку. Его трясло. Он никак не мог успокоиться. Мимо шли люди — его соседи, Мужик не мог поднять голову. Он проклинал тот день, когда мать привела в дом Марфу.

А жена смотрела на него из окна через занавеску, Она все прибрала, ждала, когда мужик успокоится, и вовсе не собиралась уходить. Все раскиданные вещи положила по местам и ничуть не сожалела о случившемся. Прервать истерику мужа она могла только так, заранее зная, что тот не поднимет руку на сына. А к Дарье теперь тоже ногой не ступит, побоится… Но надо выждать, пока остынет Фомка. Теперь его лучше не трогать.

Человек сидел на пороге с час, пока его руки перестали дрожать. Он глянул на окно своей кухни. Увидел в нем Марфу. Она позвала поесть, словно ничего не произошло между ними.

Фомка хмуро переступил порог дома. Ни слова не говоря, сел к столу. Молча вытащил из кармана деньги, заработанные за день. Положил их на стол, взялся за ложку. В эту ночь, решив проучить жену, спал на печке. Марфа ворочалась до утра.

С того дня она перестала следить за Фомкой, не бегала за ним по соседям и не позорила его.

Шло время. Росли в семье трое детей. Вот уж и младшая Фенька школу закончила. Фома за эти годы вовсе высох в щепку, заметно постарел. Но прыть к бабам в нем не погасла. Он завел в городе разбитную, веселую бабенку и время от времени заглядывал к ней. Она по-своему скрашивала его безрадостную жизнь. Она была моложе Фомы лет на десять. Маленькая, вертлявая, визгливая, даже меньше Фомки ростом. Но пила и курила за троих одна.

Ее звали Людой. Она работала контролером на рынке, жила в деревянной хибаре неподалеку от базара, и Фомка часто привозил ей дрова, уголь, торф. Она никогда не платила ему деньгами, считая своим хахалем. А кобелю кто платит? И мужик, завернув к ней иногда вечером, отходил у бабы душой и телом. Он приезжал к ней с вином и водкой. Заваливался, как к себе домой, открыв дверь коленом. Людка с порога кидалась к нему на шею, мусоля крашеными губами.

Фомке с нею было хорошо и просто. Ну и что с того, если в доме грязно? Из окон не видно дорогу, а на столе объедки и огрызки вчерашней попойки, а на койке — весь гардероб бабы валяется. В избенке не продохнуть от удушающих запахов селедки и лука. Зато никто не требует денег, не валит на голову бесконечные заботы, не ругает и ничего не просит. Здесь он получал все. Тут его любили и не грозили навешать тумаков, свернуть шею. Людка не заставляла даже разуваться.

Наскоро распив бутылку, они валились в постель. И были счастливы оба, что сумели украсть у серых будней маленькую, но дорогую звезду своего счастья.

Людка знала, что Фомка женат, имеет троих детей. Но она не собиралась отнимать его у семьи, а потому угрызениями совести не терзалась. Она была из тех баб, какие, потеряв любимого, утешались с первым подвернувшимся под руку и тут же забывали все прошлое.

Людка любила выпить. Именно потому в ее судьбе, как на плохой зебре, черных полос было куда больше, чем белых. Битая и клятая много раз, она быстро уступила Фомке. Не церемонилась с ним, зная по прежнему опыту, что женатые задерживаются ненадолго и имеют дурную привычку исчезать надолго, а то и навсегда.