— Морской змей, — задумчиво промолвила она, — тот, что разбился на скалах в соседней бухте… Хотела бы я на него взглянуть, мой господин! Ведь никто и никогда не видел этих созданий вблизи, ни живых, ни мертвых. Может быть, лишь этот кейтабец, старый хромой мореход, у которого язык походит на гибкий змеиный хвост.

— Стоит ли рисковать, прекрасная тари? Жизнь твоя драгоценна, а соседняя бухта есть соседняя бухта. Кто знает, что может в ней случиться?

Чолла загадочно улыбнулась:

— Я думаю, ничего плохого, если ты пойдешь со мной. Ты — великий воин! Ты победил самого Паннар-Са, не так ли? Разве страшат тебя черные дикари? Да они сами теперь боятся нас и не выходят на берег! Ну, так как же? Хочешь ли сопровождать меня?

— С отрядом воинов, — добавил Дженнак, уступая ее напору. — Возьму человек двадцать стрелков.

Но Чолла повелительно вскинула руку:

— Никаких воинов, никаких стрелков! Бухта рядом, идти до нее половину всплеска, и нам ни к чему чужие глаза и уши! Во-первых, под твоей защитой я чувствую себя в безопасности, а во-вторых… во-вторых, нам надо поговорить.

Дженнак изобразил удивление:

— Поговорить? О чем, тари?

Изумрудные зрачки девушки блеснули. Был ли их блеск лукавым, нежным, обещающим или скрьшался в нем лишь холодный расчет? Дженнаку то было неведомо, но он ощутил, как сердце его забилось сильнее.

— Ну-у, — протянула Чолла, — разве у нас, потомков богов, не найдется о чем поговорить? Вот ты назвал мою жизнь драгоценной… Почему? Драгоценной для кого? Для тебя? Для твоих людей? Для этого О’Каймора, что похож на жабу с длинными лапами? Для его разбойников?

Дженнак смежил веки и размышлял несколько мгновений — не слишком долго, чтоб не обидеть девушку, ибо заданный ею вопрос требовал быстрого ответа. Припомнив брата своего Джакарру, великого политика и миротворца, мастера уклончивых речей, он произнес:

— Жизнь твоя, тари, драгоценна и для меня, и для всех нас. Думала ли ты о том, где наше место и почему мы, двое светлорожденных, участвуем в этом походе? Разве кейтабцы не могли обойтись без наших Очагов, без наших денег, без наших жрецов и воинов?

— Я думаю, они не могли обойтись без нас, без тебя и меня, — сказала Чолла, склонив черноволосую головку. Камни на ее повязке сверкнули багровой полосой.

— Верно! — согласился Дженнак. — Мы с тобой их живые талисманы, ожерелья успеха и удачи, знак милости Шестерых. Я — вождь, побеждающий в сражениях, я — сила, хранящая от бурь, от подводных скал, от неистовых течений, от чужих стрел и чужой злобы. Ты — Дочь Солнца; твои Песнопения угодны богам, внимающим им с радостью; ты — символ безопасности, ибо разве Арсолан, Светлый и Справедливый, захочет погубить собственную кровь? А потому, пока мы живы, в сердцах наших людей нет страха. Я — их защита, ты — источник божественной милости! И мы оба — залог благополучно возвращения.

Он не видел лица Чоллы в полумраке хогана, но ему показалось, что на ее губах блуждает улыбка.

— Тебя хорошо учили! Как подобает учить вождей, ибо не станет вождем тот, кто не умеет говорить красивых слов! Ты умеешь… Однако при чем тут морской змей? И мое желание взглянуть на него?

— Ты спрашивала не о нем, — сказал Дженнак, — а о том, почему твоя жизнь драгоценна. Я ответил. А морское чудище… Если ты хочешь поглядеть на него вместе со мной, я согласен. Выйдем, когда закончится дневная трапеза. Воины будут сопровождать нас, но останутся в лесу, и никто из них тебя не увидит и не услышит. Хайя! Я сказал!

Он поднялся и вышел из хогана.

Чоч-Сидри и Та-Кем уже возились на своей площадке, сотворяя план известных нефатцу земель. Помогали им человек пять: Хомда с двумя длиннорукими островитянами подтаскивал камни, раковины, ветки и свежий дерн, изображавший степные пространства; Синтачи, обладавший, как всякий лекарь, острым глазом и ловкими пальцами, переносил чертеж на бумагу; Цина Очи, не столь искусный в рисовании, напевал под нос что-то священное, призывая к работавшим милость богов. Рядом со столиком Синтачи толпились кейтабцы — сам О’Каймор, старый Челери, а также Ар’Чога, Эп’Соро, Ита’Тох, водители «Сирима», «Арсолана» и «Одиссара». Си’Хаду, тидама с «Кейтаба», Дженнак среди них не заметил; видно, тот был занят установкой новых балансиров на своем корабле.

Он подошел ближе, ответил на почтительные жесты мореходов, заглянул Синтачи через плечо, а потом присмотрелся к площадке, на которой — впервые в истории! — рождался чертеж риканнских земель. Разумеется, не всех, а лишь известных Та-Кему, но тем не менее можно было уже ощутить всю огромность и необъятность нового материка или нескольких материков с причудливо изогнутой береговой линией, разделенных морями и проливами. От того места, где стоял сейчас флот, берег ровной дугой скатывался к югу и северу; на юге линия его загибалась на восток и обрывалась, ибо Та-Кем не знал, что находится в тех краях. На севере суша тоже убегала к востоку, но то был уже не океанский берег, а морской; это внутреннее море, не округлое, как Ринкас, а длинное, вытянутое с запада на восток, глубоко вдавалось в твердь материка — или, возможно, разделяло два больших континента. Южный, где высадились эйпоннцы, был жарким и равнинным, а северный — более прохладным и гористым; он впивался в морские воды тремя полуостровами, столь же крупными, как Серанна или Юката. Ближайший из них, Ибера, лежал в нескольких днях пути, отделенный от южных земель узким проливом — столь узким, что, по словам Та-Кема, с его середины можно было разглядеть оба берега; здесь воды Длинного моря сливались с океаном, протаранив себе путь меж скалами Ибера и сравнительно низким берегом Лизира.

Лизир — так называлась страна чернокожих, чью землю попирали сейчас ноги Дженнака. Ограниченная с севера Длинным морем, она тянулась на юг и восток, но если о южных ее рубежах Та-Кем не мог поведать ничего определенного, то восточный край он знал весьма неплохо. Он был бродячим торговцем, пересекавшим пустыни, степи и леса в поисках выгоды, и девиз его был тем же самым, что у всякого одиссарского купца: дешево купить, дорого продать. Он и сейчас продавал — не грубые крашеные ткани и медные браслеты из своих вьюков, а знания; все, что было ему известно о землях и морях, в которых он побывал, странствуя на повозках, на горбатых спинах верблюдов или на ненадежных утлых кораблях- ведь надежных и крепких в Риканне строить не умели. Однако Та-Кему и другим нефатским купцам случалось перебираться через море и торговать в северных странах; в Ибере, правда, бывать ему не приходилось, но наслушался он про те края всякого. Были они гористыми, но с плодородными долинами, были богаты тремя металлами, известными Та-Кему, — медью, золотом и серебром, и были населены воинственными племенами жуткого обличья, непохожими ни на черных людей из Лизира, ни на красных из Нефата. Опасная страна, пояснял Та-Кем, играя своим ножом у горла; опасная из-за того, что люди в ней, когда хотят, торгуют, а когда хотят, грабят. Кейтабцы, слушая перевод Чоч-Сидри, ухмылялись: это было им понятно.

Что касается Лизира, южной земли, то она была покрыта лесами и небольшими горами у океанского и морского побережья, за коими лежала степь — но не засушливая, как тасситская прерия, а обильная ручьями, реками и озерами.