Теперь все, что необходимо для свадьбы года, — это жених и жених.

Мужчина должен раздеваться с нижней части, как доводилось слышать Лукасинью, потому что одеваться ему надлежит в обратном порядке. Рубашка, только что из принтера. Серебряные запонки. Золото — это вульгарно. Галстук — серый с голубовато-розовым отливом, с орнаментом «сейкай-ха», завязанный изысканным пятичастным узлом «элдридж», который Цзиньцзи показал Лукасинью, и тот практиковался каждый день в течение часа. Белье: паутинный шелк. Почему из него не делают всю одежду? Потому что тогда все бы только и делали, что наслаждались ощущениями. Носки такие же, до середины икры. Нельзя, чтобы лодыжка была видна: это ужасный грех. Теперь брюки. Лукасинью много дней колебался, прежде чем остановил свой выбор на «Бой де ла Бой». Он отверг пять дизайнов. Ткань серая, на тон темнее галстука, с едва заметным цветочным дамасским узором. Крой: никаких отворотов, жесткие стрелки, два защипа. Два защипа — это сейчас такой тренд. В тренде всего по два: для пиджака — две пуговицы спереди, две пуговицы на манжетах, срезанный воротник. Четырехсантиметровые высокие лацканы. Отверстие петлицы. Нагрудный платок, сложенный двумя треугольными пиками. Совпадающие края платка вышли из моды целый месяц назад. Подходящая федора с узкими полями, двухсантиметровой шелковой лентой и бантом, которую Лукасинью будет нести в руке, не надевая. Он не хочет, чтобы она испортила ему прическу.

— Покажи.

Цзиньцзи демонстрирует Лукасинью его самого через камеры в комнате отеля. Он вертится, прихорашивается, надувает губы.

— До чего же я знойный, мать твою.

Прежде волос макияж. Лукасинью заправляет салфетку за воротник, садится за стол и позволяет Цзиньцзи снять свое лицо крупным планом. Набор косметики также сделан на заказ, от «Котери». Лукасинью наслаждается ритмом ритуала; наносит слой за слоем, совершенствует и смешивает, помня об изысканных оттенках и нюансах. Моргает подведенными глазами.

— О да.

Теперь, за тем же столом, волосы. Лукасинью аккуратно взбивает челку, подкрепляя ее начесом сзади и стратегическим нанесением лака, мусса, геля железобетонной фиксации. Качает головой. Волосы движутся, как живое существо.

— Я бы сам на себе женился.

И завершение. Он вставляет свои пирсинги один за другим. Цзиньцзи в последний раз дает ему возможность взглянуть на себя, а затем Лукасинью Корта переводит дух и покидает гостиницу «Антарес Хоум».

Поджидающее моту открывается навстречу Лукасинью Корте. Команда Цзиньцзи посылает его кружным путем в поток машин на торговой площади Хан Инь. Отель расположен близко к центру, в одной поездке на лифте от Орлиного Гнезда. Ничто не оставлено на волю случая. Люди на площади смотрят на него, приглядываются, узнают. Кто-то кивает или машет рукой. Лукасинью поправляет галстук и смотрит вверх. Хаб похож на водопад из разноцветных знамен; маньхуа-аэростаты покачиваются, тыкаются друг в друга. Очертания мостов расплываются из-за собравшихся толп, он слышит, как их голоса эхом отражаются от стен хаба Антарес, похожего на огромный колодец.

Там, наверху, свадьба года. По другую сторону торговой площади, напротив парадного входа гостиницы «Антарес Хоум», располагается продовольственный магазин АКА, фешенебельное заведение для тех, кто увлекается кулинарией. Лукасинью выходит на улицу и идет туда. Дорожное движение перестраивается вокруг него, волны самоорганизации бегут от торговой площади вдоль всех пяти проспектов. В витринах подносы с яркими овощами, внушительное мясохранилище демонстрирует висящих лакированных уток и колбасы из домашней птицы; рыба и лягушки на льду; в задней части магазина стоят морозильники и корзины с бобами и чечевицей, букеты салата под освежающим туманом. Две женщины средних лет сидят за прилавком без дела и покачиваются, смеясь тайком над чем-то, сказанным ранее. У них фамильяры адинкра, согласно обычаям Асамоа: гусь «Санкофа» и звездочка «Ананси Нтонтан».

Они прекращают смеяться, когда Лукасинью входит в магазин.

— Я Лукас Корта-младший, — объявляет он. Женщины знают, кто перед ними. Светские каналы вот уже неделю показывают только его лицо. Они испуганы. Он кладет федору на прилавок. Вытаскивает из левого уха металлический штырек и кладет рядом со шляпой. — Пожалуйста, покажите это Абене Маану Асамоа. Она знает, что это означает. Я прошу Золотой Трон предоставить мне защиту.

Мы Земля и Луна, размышляет Лукас Корта. Брайс Маккензи — беременная планета, а я — маленький поджарый спутник. Аналогия доставляет Лукасу удовольствие. Еще одно удовольствие: они в том же отеле, из которого удрал Лукасинью. Две слабые улыбки. Других удовольствий во время этой встречи не предвидится.

Брайс Маккензи топает к дивану — трость, нога, другая трость, нога, словно какой-нибудь антикварный горный комбайн на четырех конечностях. Лукас с трудом может на это смотреть. Как этот человек может выносить самого себя? Как его выносят многочисленные аморы и «приемные дети»?

— Выпьешь?

Брайс Маккензи пыхтя опускается на диван.

— Я так понимаю, это означает «нет». Не возражаешь, если я выпью? Персонал гостиницы на почасовой оплате, и, ну, ты меня знаешь. Я из любой ситуации люблю извлекать максимальную выгоду. А эти «Зардевшиеся мальчики» и в самом деле весьма хороши.

— Твой легкомысленный настрой неуместен, — говорит Брайс Маккензи. — Где пацан?

— Пока мы разговариваем, Лукасинью должен прибыть в Тве.

Гости, семьи и еще священник. Эта роль заключалась всего лишь в том, чтобы засвидетельствовать подписание никаха обеими сторонами, однако Джонатон Кайод принял ее на себя и наделил полным великолепием Орла Луны. Когда Ариэль предложила ему провести обряд, он изобразил изумление, даже застенчивость. «Нет, нет, я не могу, ох, ну ладно».

Джонатон Кайод нарядился в официальную агбаду, украшенную золотыми регалиями, которые он специально заказал по такому случаю. «Он что, в туфлях на платформе?» — шепотом спросил Рафа у Лукаса. Эта деталь, будучи замеченной, затмевала все прочее. Без туфель с высокой подошвой Орел был бы на голову ниже пары, которую собирался сочетать брачными узами. Рафа попал во власть собственной шутки. Он зажмурился, зажал рот рукой, но все равно трясся от подавленного смеха.

— Прекрати, — прошипел Лукас. — Мне надо подняться туда и передать ему Лукасинью.

Инфекция оказалась неодолимой. Лукас проглотил нервное хихиканье и тайком вытер слезы. Оркестр заиграл «Цветы, что распускаются дождливой ночью». Брайс Маккензи встал и занял свое место возле Оранжевого павильона. Все головы повернулись. Денни Маккензи шел по тропе, усеянной лепестками роз. Походка его была неуклюжей, стеснительной, неуверенной. Он понятия не имел, куда деть собственные руки. Брайс Маккензи просиял. Джонатон Кайод распахнул объятия, войдя в роль священнослужителя.

— Представление начинается, — прошептал Рафа брату.

А потом все фамильяры Корта прошептали одновременно: «Сообщение от Лукасинью».