Затем Резчик услышал крики, и в этот момент «Скорбь» будто взорвалась.

Юноша оказался в воде, судорожно молотя руками и ногами, и почувствовал, как его охватил страх – будто холодная рука сомкнулась на сердце.

…Ближе…ближе…

Что это за звук? Где я?

Миллионы голосов – кричат, объятые смертным ужасом – о, они шли по тёмному кругу так долго, невесомые, видя вокруг лишь вездесущую… пустоту, которая поглотила их, не придавая значения протестам, ругани, жарким спорам. Поглотила их без остатка. Затем – прочь, на другую сторону… Сети силы расползаются в поисках воплощения, становятся плотнее, и их путь стал бегом, сумасшедшей, жестокой гонкой – вот нижний мир – столько было тогда потеряно, – а за ним ещё один, на этот раз побольше.

– О, услышь нас, так много было… уничтожено. Горы рассыпаются в пыль, камни летят прочь, в тёмные, плотные облака, освещённые холодным солнцем – а теперь этот звериный мир предстаёт перед нами – это наш дом?

– Мы дома?

Ближе… руки из нефрита, пыльного, необработанного, не отполированного до блеска. Я помню… тебе пришлось умереть, Трич, не так ли? Перед Восхождением, перед настоящей божественностью. Сначала тебе пришлось умереть.

Был ли я когда-то твоим Дестриантом?

Моё ли это звание?

Нужно ли мне было умереть?

Ближе – эти руки, эти незнакомые, непознаваемые руки – как я могу ответить на эти крики? Этим миллионам запертых в древних темницах – я прикоснулся к ним однажды, всего лишь одним пальцем, о, эти голоса…

– Это не спасение. Мы просто умираем. Разрушение…

– Нет-нет, дурачок. Это дом. Мы пришли домой.

– В уничтожении нет спасения. Где он? Где наш бог?

– Если я отвечу, поиск закончится.

– Не спорю.

Услышьте меня.

– Кто это?

– Он возвращается! Тот, что извне – наш брат!

Услышьте меня. Я… я не ваш брат, я… никто. Я думал, что – Дестриант… но точно ли я был уверен? Мне соглали? Дестриант… может, да, а может, и нет. Может, мы всё поняли неправильно, все мы. Может, Трич всё понял неправильно.

– Он сошёл с ума.

– Забудь о нём – гляди, нас ждёт смерть, ужасная смерть…

Дестриант. Видите ли, мы всё поняли неправильно. Понимаете? То, что я совершил, невозможно простить. Никогда не будет возможно. Даже Худ отказался от меня – выбросил меня назад. Но… понимание ускользает от меня, так легко, что я, падший…

– Падший, упавший, какая разница?

Приблизившийся.

– Что?

Мои руки – видите их? Их отсекли, вот что с ними случилось. Руки были… отделены. Освобождены. Я не могу этого сделать, но мне кажется, они могут. Понимаете?

– Бессмыслица.

– Нет, погодите…

Не Дестриант.

Кованый щит.

Приблизьтесь… взгляните на меня – все вы! Ближе! Узрите мои руки! Смотрите на них! Они тянутся к вам!

Они приближаются…

Баратол плыл в темноту. Он ничего не видел. И никого. Чаур, о боги, что я наделал? Кузнец грёб всё дальше вниз. Лучше бы ему тоже утонуть – он не сможет жить с этим, со смертью этого большого мальчишки на своей совести – он не сможет…

Стало не хватать воздуха, вода давила всё сильнее, кровь пульсировала в висках… Кузнец ничего не видел…

Внизу вспыхнул изумрудный свет, расходясь ослепительными волнами, а в центре сияющего цветка – О боги, подожди, подожди меня – уплывал вниз Чаур, запутавшись в развернувшихся слоях холстины, раскинув руки, закрыв глаза и… раскрыв рот.

Нет! Нет, нет!

Из пульсирующего сияния расходился жар, такой сильный – Баратол рвался всё глубже, его грудная клетка готова была разорваться от напряжения, а кузнец погружался всё ниже и ниже…

Часть кормы плавала отдельно от того, что теперь можно было назвать лишь грудой обломков. Резчик, под непрекращающимся дождём из раскалённых камней, помог Скилларе взобраться на раскачивающийся фрагмент корабля. Эти камушки были мельче, чем гравий, и несмотря на это, один из них проделал в палубе «Скорби» дыру размером с кулак. Камушки мельче гравия – размером с зёрнышко пшеницы, горели ярким зелёным светом, который тут же сменялся на тёмно-красный, как только они попадали в воду.

Скиллара закричала.

– В тебя попало? Боги, нет…

Женщина развернулась:

– Гляди! Худ нас побери – гляди!

Скиллара подняла руку, указывая на восток – в сторону Отатаралового острова.

Остров… горел. Нефритово-зелёное сияние окутало весь остров, взвиваясь, поднимаясь в небо, и из него возникли… руки. Нефритовые. Как… как у Геборика. Руки росли, словно деревья. Руки – огромные – дюжины рук – поднимались, распрямляя пальцы, испуская зелёный свет из поднятых вверх ладоней, пальцев, вен и артерий, обвивающих мускулы по всей длине, свет, который впился в небеса, будто клинок. Эти руки были слишком огромны, чтобы их осознать, они вздымались к облакам, словно колонны, росли из сияющего купола… а огни, заполонившие небо, начали извиваться… дрожать… и, наконец, смещаться.

К острову, к нефритовым, тянущимся вверх из пульсирующего света рукам.

Первое падающее солнце ударило в сияющий купол.

Раздался такой звук, будто кто-то ударил в барабан, стремясь оглушить богов. Ударная волна вырвалась за пределы купола наружу, разошлась по поверхности моря, пробрала Резчика до костей, так, что его уши едва не взорвались от боли. Это повторялось снова и снова, после каждого солнца, которое падало в прогибающийся, уже дырявый купол. Резчик кричал, но не слышал звук своего голоса. Красный туман заволок юноше глаза – кажется, он сползал с обломка вниз, в пенные волны – и в этот момент огромная драконья лапа протянулась к Резчику и Скилларе, которая тащила его за руку обратно на плот, и когти размером со скимитары сомкнулись вокруг них. Их обоих подняли из бушующего моря, вверх…

Ближе, да, ко мне, ближе, ближе.

Не обращайте внимания на боль.

Она скоро пройдёт. Я обещаю. Я знаю, потому что помню.

Нет, мне нет прощения.

Но может, для вас оно есть, может, вы сумеете это сделать, если посчитаете нужным – я не знаю – я был не прав, прикоснувшись… там, в той пустыне. Я не понял, а Бодэн никогда бы не догадался, что произошло, как именно я был отмечен.

Отмечен, как я теперь вижу, для этого дела.