На общем собрании колхозников приняли резолюцию, в которой «осудили взгляды К. с указанием, что советская власть дала все возможности, чтобы быть колхознику зажиточному».

Когда накладываются санкции, они чаще всего имеют символический характер: предупреждение или выговор. Это неприятное, но не очень серьезное наказание, содержится в абсолютном большинстве решений городских бюро жалоб, таких как Горьковское бюро. Меньшая часть дел заканчивается принятием более суровых мер. Самая распространенная из них (не считая кризисных периодов) — это исключение: увольнение с работы, исключение из учебного учреждения или из колхоза. Такое наказание встречается относительно редко: на 268 публикаций в газетах, с которыми работала городская КК-РКИ в первом полугодии 1933 года, есть только один случай увольнения и один случай передачи дела в суд{891}. Точно так же подобные суровые меры составляют всего лишь 1% от мер, принятых в 1933 году областным бюро жалоб Горького (32 случая на 3178{892}).

Санкции могут быть показательными — как в случае заведующего дезинфекционной станцией, обвиненного в сексуальных домогательствах. Расследование не устанавливает факты, но в сентябре 1936 года, в самый разгар сталинской кампании борьбы за мораль, подчеркивает, что «Н., член партии, заведующий дезстанции, отец пятерых детей и муж беременной женщины допустил половую связь еще с двумя женщинами, своими подчиненными, устраивая “свидания” на территории дезстанции». Он получает выговор как член партии, но главное: его лишают поста и переводят на менее важную должность{893}. Многочисленные управленцы колхозов или сельских советов, уличенные в хищениях или имеющие «неправильное» социальное происхождение, были уволены или подверглись преследованиям: в 1933 году из 95 дел, касавшихся колхозов Горьковской области, 13 заканчиваются строгими наказаниями{894}.

Но санкции особенно суровы в кризисные периоды: в Ленинграде в первые три месяца кампании самокритики можно насчитать 230 предупреждений и выговоров, 11 случаев передачи дела в суд, 61 увольнение{895}. Наказания постепенно ужесточаются, ибо в 1937–1938 году речь уже идет о жизни тех, чьи действия разоблачают. Именно в эти страшные годы сотрудничество в проведении репрессий между «общественными» органами по работе с обращениями и политической полицией является наиболее тесным. Количество расследованных дел, которые передаются в ОГПУ, превышает обычное.

Представляется, что ответственные работники получают своего рода свободу рук: трудно определить точные правила, по которым передаются в «органы» расследованные дела. Раздражение Р. Землячки, которую вывел из себя слишком настойчивый автор, является, например, причиной передачи его дела в ОГПУ с пометкой «секретно». Речь идет о человеке, который жаловался на незаконное увольнение и получил отказ из многих инстанций, включая Центральное бюро жалоб; тогда он принялся «изводить» сотрудников H К РКИ и даже обзывал их «белыми бандитами». Землячка полагает, что его «поведение <…> весьма подозрительно и необычно для посетителя-жалобщика». Она передает в ОГПУ более точные сведения и просит принять «соответствующие меры»{896}. Случай, несомненно, исключительный, но показательный. В другом случае передача дела в ОГПУ, а не в суд, по-видимому, продиктована необходимостью быстро подать пример. Получив информацию о «члене ВКП(б)», который якобы присвоил себе кулацкое имущество во время коллективизации в Тульской области, РКИ проводит расследование и приходит к выводу о его виновности. Дело передают в ОГПУ для «принятия мер», так как, по мнению начальника Центрального бюро жалоб, подписавшего передачу, деятельность этого человека носит «открыто контрреволюционный характер». «Член ВКП(б)» арестован{897}

Когда обращения являются реакцией на компании чисток, систематически сотрясавшие жизнь государства и партии, отношение к ним особое. Принимающие заявления инстанции выступают не только как приемная НКВД. Часто специальная комиссия ограничивается тем, что по образцу ждановской комиссии в газете «Правда», собирает письма и заявления, дабы использовать их в зависимости от своих потребностей. Но в 1937 году связь между двумя инстанциями может быть особенно эффективной. Мы помним, как секретарь партийного комитета одной из мебельных фабрики в Химках, пригороде Москвы, позвонил в НКВД прямо с собрания, чтобы потребовать ареста комсомольца, обвиненного в распространении троцкистских идей. По-видимому, во всех случаях именно репрессивная функция НКВД или ГПУ является причиной передачи дел в «органы».

Возникает вопрос о том, что, вне кризисных периодов, может предопределить принятие санкций. Невозможно уловить какую-либо связь между резкостью тона письма и суровостью наказания. Кладовщик инструментального цеха обвиняет заместителя директора в хищении продукции{898}

«…прошу РКИ выяснить мной указанные факты и дать позаслугам согласно декрета от 7 августа»[297].

Этот яростный призыв не дает особых результатов, и заместитель директора получает простой административный выговор. Очень резкое письмо-донос может быть, таким образом, сдано в архив или завершиться простым предупреждением, тогда как за другими письмами, ничем не примечательными — ни содержанием письма, ни результатами проведенного по нему расследования — могут последовать из ряда вон выходящие санкции. Представляется тем не менее что слишком общие письма особых шансов на успех не имеют.

Публикация письма в газете — важнейший момент. Она обеспечивает внимание занимающихся жалобами организаций и, главное, принятие решения. Так происходит, например, с письмом инженера Горьковского автомобильного завода. Он жалуется, что его используют на работах, недостойных его квалификации, и что у него нет квартиры. Свое письмо он посылает в газеты «Труд» и «Правда». Первая переправляет послание в городскую КК-РКИ, в то время как центральный орган партии публикует его 10 февраля 1933 года в виде статьи под заглавием «Пренебрежительное отношение к специалистам продолжается». По следам этой публикации ЦКК направляет письмо с требованием ускорить расследование. В тот же день в заводской газете «Автогигант» статья перепечатывается под заголовком «“Правда” сигнализирует». Реклама, таким образом, максимальная{899}. Быстро проводится расследование, которое заканчивается решением президиума городской КК-РКИ от 3 марта 1933 года{900}, согласно которому завод должен предоставить инженеру квартиру, документы предполагается передать в суд.

Эффективность неопубликованных писем значительно более низкая. Органы приема по своему вкусу отбирают обвинения и наказывают тех, кого хотят и когда хотят. Содержание письма для них — всего лишь предлог. Принятые санкции не соответствуют пожеланиям автора сигнала. Письмо может быть основанным на фактах, никого не задевать лично и тем не менее привести к принятию санкций против отдельных людей. При том, что жилищная проблема в СССР носит всеобщий характер, и что жалобы на эту тему весьма многочисленны, горьковская РКИ видимо, руководствовалась желанием подать пример, как это было в следующем случае. «Горьковская коммуна» опубликовала письмо профессора А. Маторина, который написал о плохом качестве недавно построенного в городе дома: протечки воды, затопления, сквозняки, отсутствие отопления… При этом в письме не называлось никаких конкретных имен. Газета берется восполнить этот пробел. Она добавляет пару строк со следующими уточнениями: