Как уже говорилось, с течением времени надзор за ними перешел к гофлектрисе императрицы — Екатерине Адольфовне Шнейдер, племяннице лейб-медика Г. И. Гирша. В свое время она учила русскому языку великую княгиню Елизавету Федоровну и сумела произвести наилучшее впечатление на ее младшую сестру. Эта обрусевшая иностранка не предала своих венценосных покровителей, оставшись с царской семьей и после гибели монархии. К сожалению, искренность и честность не всегда могут заменить воспитание. Е. А. Шнейдер при всех своих достоинствах была только исполнительницей предначертаний Александры Федоровны, не имея возможности стать для царских дочерей учителем и наставником. Русскую жизнь она знала плохо (если вообще знала). Собственно, жизнь для нее ограничивалась двором и правилами придворного этикета. Думается, инфантилизм царских дочерей, о котором писали современники, и был расплатой за подобное воспитание. Родители воспринимали их как маленьких детей даже тогда, когда Ольге и Татьяне Николаевнам было уже по 18–20 лет.

Здесь, впрочем, стоит сделать отступление, вспомнив, что старшая дочь Николая II имела возможность выйти замуж в 1917 году. Многократно упоминавшийся генерал А. А. Мосолов писал, как в годы Великой войны, уже в качестве посла в Румынии, докладывал императрице о матримониальных намерениях румынского принца Кароля. Александра Федоровна высказала намерение пригласить королеву Румынии и принца Кароля в Царское Село на пасхальные праздники 1917 года. После этого и предполагалось обсудить, насколько возможен этот брак. Но Мосолов чувствовал, что царю, которого он об этом оповестил, было бы приятнее узнать, что Александра Федоровна отказала: «…расставаться с дочерью было неприятной перспективой для отца». Другой современник, генерал А. И. Спиридович, наоборот, писал, что родители обеих сторон к возможности брака относились благожелательно.

Румынский принц приезжал в Царское Село (вместе с председателем Совета министров Румынии Братиано) в самом начале 1917 года. 9 января по случаю пребывания высокого гостя в Александровском дворце Царского Села состоялся парадный обед, на котором присутствовали и три царские дочери — Ольга, Татьяна и Мария. В официальных сообщениях и комментариях российских газет никаких намеков на то, что визит Кароля имеет «брачный» характер, не было. Современники вспоминали, как принц сожалел о том, что за все время пребывания в Царском Селе ему ни разу не удалось поговорить с великой княжной Ольгой Николаевной без посторонних. В результате 26 января 1917 года Кароль, пожалованный орденом Святого Владимира 4-й степени, безрезультатно отбыл на родину. История несостоявшегося брака оказалась закрытой. Случившаяся месяцем позже революция навсегда похоронила даже обыкновенную возможность личного счастья великих княжон, сделав их арестантками — заложницами политической катастрофы, подведшей под русской монархией роковую черту…

Они целиком и полностью соответствовали той роли, которая отводилась национальным мифом дочерям «благочестивейшего самодержца»: скромные, верующие, послушные воле родителя. Жизнь распорядилась так, что в историю они вошли, сыграв эту единственную роль, «растворившись» в отце и матери. Если это рассматривать как невольную (хотя и чистосердечную) жертву, то это жертва идее, самодержавной идее, стилизованной Николаем II под XVII век. Идея поглотила личное счастье, а в итоге и жизнь, дав взамен страстотерпческую славу. Но об этом позже. В 1913 году будущая трагедия монархии со всей отчетливостью еще не просматривалась. Апологеты самодержавия имели возможность заявлять, что «Россия воплощается в своем Царе», а царь «есть высшее проявление понимания народом русским своей судьбы». В качестве доказательства казалось вполне нормальным вспомнить о гимне: «Боже, Царя храни! Сильный, Державный, царствуй на славу нам! Царствуй на страх врагам, Царь православный! Боже, Царя храни!» Однако чем дальше, тем больше слова гимна становились только словами; содержание выхолащивалось, а форма продолжала существовать.

***

Если для монархистов 300-летний юбилей дома Романовых был государственным праздником, главным действующим лицом которого являлся самодержавный государь, то для политической оппозиции это было напоминание об «отсталости» и «дикости» политического бытия России. Один из самых талантливых публицистов русской социал-демократии — Л. Д. Троцкий откликнулся на 300-летие памфлетом, героем которого стал правящий монарх. Понятно, что для революционеров царь был средоточием всех бед страны, ответственным за любые «преступления и злодеяния» режима. И все же, по моему убеждению, памфлет Троцкого игнорировать не стоит, ибо в нем содержится квинтэссенция всех «левых» претензий к самодержавию. В духе Троцкого большевики писали о царе и после того, как они захватили власть, и даже когда автор был объявлен «врагом трудового народа», агентом всевозможных разведок и фашистским наймитом.

Итак, для Троцкого Николай II не просто «августейший штемпель» (как его назвал еще в 1904 году П. Б. Струве), силой обстоятельств он стоит в центре всей государственной машины, оказывая на ее ход определяющее влияние и «усугубляя ее подлый святошески-разбойнический, церковно-погромный характер». При этом сам Николай II, по словам автора, — «вырожденец по всем признакам, со слабым, точно коптящая лампа, умом, со слабой волей», воспитанный «в атмосфере казарменно-конюшенной мудрости и семейно-крепостнического благочестия своего родителя, крутого и тупого Александра III». Давая столь яркую и резкую характеристику, Троцкий указал и на то, что Николай II имеет много черт, роднящих его с «полоумным Павлом».

Схема была проста и удобна. Описывая самодержца, она позволяла критиковать самодержавие, и наоборот. Грубо, развязно и безжалостно, но тем не менее верно Троцкий указывает на главную черту личной политики Николая II — охранение самодержавия (как он пишет, «самодержавного идиотизма, общественной и государственной неподвижности»). Охранение самодержавия для автора — это преодоление козней и чар исторического процесса, приостановка колеса развития. Для доказательства составляется и список «достижений» царя, открываемый Ходынкой «с 5000 трупов». Далее упоминаются стачки и выступления рабочих, закончившиеся их убийством; закрытие периодических изданий; репрессивная студенческая политика; отлучение от Церкви Л. Н. Толстого и политика в отношении Финляндии; Русско-японская война; 9 января 1905 года; ненависть к инородцам, покровительство погромам и дело Бейлиса, которое якобы «ведется в угоду царю»; и наконец, государственный переворот 3 июня 1907 года.

Свалив в одну кучу всё и вся (и случайные трагедии, и государственные просчеты, и церковные решения), Троцкий нарисовал картину деградации власти, возглавляемой «ничтожным по духу», но «всесильным по власти» царем, не забыв поиздеваться над его предрассудками, достойными эскимоса, и кровью, «отравленной всеми пороками ряда царственных поколений». После 9 января 1905 года, утверждал Троцкий, «царь становится признанным и открытым покровителем… разномастной, но одинаково преступной сволочи» (партии «политических фальшивомонетчиков», с одной стороны, и «банды кровопускателей» — с другой). «Это — его единомышленники, его соратники, его духовные братья. Это — его партия, это — подлинный, романовский „народ“».

Вывод напрашивался сам собой — самодержавие есть безусловное зло, а его апологеты могут рассчитывать только на поддержку презренного политически-националистического. Троцкий договорился до того, что заявил: в любой «культурной» стране такого человека, как Николай II, приговорили бы к пожизненным каторжным работам, конечно, если бы признали вменяемым. Получалось, что носитель «славы и чести якобы „трехсотлетней“ династии» по своим моральным, интеллектуальным и деловым качествам вполне соответствовал клонящейся к неизбежному концу преступной монархической государственности. Иначе говоря, Николай II — человек из прошлого, которое должно погибнуть. Символ соответствовал символизируемому.