восстанавливать – не представляю. Но главное, что обе живы остались. От них я узнала о тебе – что ты тоже уехала домой беременная, только срок поменьше моего. Вот, собственно, и всё, что было в Германии. А оттуда мы уехали с Владиславом к нему домой, в Чехословакию, в село Чилец, что под Прагой. К себе домой я не решилась возвращаться, думала, что всё разбомбили. А мне рожать было через месяц. Отстраивать заново было некогда. Так я очутилась в Чехословакии.

Там очень красиво, ухожено, – цивилизация. Просторные, светлые дома, такие уютные и добрые. Мне поначалу всё напоминало сказку «Пряничный Домик», такое всё новое, интересное, красивое, просто замечательное.

Но в первые же недели я чуть не поплатилась жизнью за приобретённое счастье. Мы с Владиславом поселились в доме его родителей. Неприветливые, неприятные такие люди, совсем не похожи на чехов – доброжелательную нацию. Но о них чуть позже.

Так вот, Владислав мой быстро восстановил документы и сразу же вышел на работу – он у меня электриком был. Я оставалась дома. Как-то я возилась в огороде, только слышу – на улице речь родная, русская. Солдаты возвращались в свои части, по нашей улице шли. А у нас недалеко от села их гарнизоны расположены.

Услыхала я речь родную и бегом на улицу – приветствовать воинов-освободителей. Бегу им навстречу, кричу:

– Браточки! Солдатики вы наши родненькие! Спасибо вам за победу! У меня ж ведь тоже браточки на войне, даже не знаю, кто живой остался.

А у самой живот выше носа – еле бегу. Тут вдруг один схватил меня за шиворот, как котёнка малого, а другой за руки. Я ничего не поняла, чего они хотят. А они матом на меня:

– Ах, ты, твою… Шлюха, подстилка фашистская! Значит, пока мы там воевали, кровь свою проливали, дохли, как мухи, а ты в это время развлекалась, ноги раздвигала перед фашистами! Ну, теперь давай и нам услужи. Мы по бабьим ласкам соскучились. Небось, знаешь, как это делается.

Они противно скалились и ржали. Я вырывалась, кричала, чтоб не трогали меня, плакала, просила, чтобы пожалели, ведь убьют ребёнка, но они только крепче держали меня за руки и волокли в сторону своих казарм.

Я до смерти перепугалась, не за себя – за ребёночка. Я умоляла их, вырывалась, кусалась. Тогда кто-то ударил меня по лицу, а другой схватил за волосы и потащил, чуть ли не волоком по земле. Я уже прощалась с жизнью. Но тут на моё счастье мои крики услышал молодой лейтенант и поспешил на помощь. Он выстрелил в воздух из пистолета и приказал отпустить меня. После второго выстрела солдаты нехотя выпустили меня.

Он закричал на них:

– Вы что, под расстрел захотели?! Что творите в городе? Все под арест!

А потом повернулся ко мне:

– Бегом уходи отсюда. Я не знаю, сколько ещё смогу контролировать их. Это штрафбат. Люди после войны озверелые.

Мне не надо было повторять дважды. Я со всех ног бросилась бежать, в разодранном платье, растрёпанная, с окровавленным лицом. Добежав до дома, я спряталась и закрылась на все замки, и сидела, дрожала, пока не вернулись с работы муж и свёкор со свекровью.

И потом, каждый раз, когда по улицам шли солдаты, я пряталась на чердаке дома. И даже после, когда уже родила – я брала на руки маленькую Верочку и лезла на чердак. Сидела там, и все поджилочки мои тряслись.

Владиславу я ничего не рассказала. Иначе он обязательно пошёл бы разбираться, а я не хотела этого, боялась за него. Я очень его любила! Ох, как любила. И он любил. Мой нежный, добрый Владислав, на руках меня носил, в прямом смысле. Я и не знала, что можно так любить – без границ и без условностей. Тогда казалось, вся жизнь впереди, и наше счастье ещё ждёт нас.

Но не суждено было нам долго наслаждаться нашей любовью. Всего два года мы прожили вместе. Однажды он ушёл на работу, а оттуда уже не вернулся. Он случайно коснулся оголённого провода, и его убило током. Мгновенно, на месте. Как потом сказали врачи, напряжение было несколько тысяч вольт, что ему разорвало сердце и почти все внутренние органы.

Я горевала, не хотела дальше жить без него. От последнего шага удерживало только сознание того, что моя дочь никому не будет нужна без меня. Поэтому приходилось держаться, хвататься за жизнь из последних душевных сил.

И вот тут-то, после смерти Владислава, и началось всё самое ужасное. Его родители меня и прежде недолюбливали – возможно, им не нравилось, что их сын женился на иностранке, да ещё на «русачке». Уж не знаю, чем я только им не угодила, особенно матери. Но только после смерти Владислава она стала в открытую меня игнорировать, не скрывая даже своей неприязни ко мне. Я поняла, что меня не хотят здесь больше видеть, да я и сама не хотела там задерживаться. Я решила ехать домой, поэтому объявила им о своём решении. Я думала, что свекровь порадуется и будет всячески способствовать моему скорейшему отъезду, но не тут-то было. Она объявила, что я могу убираться, куда хочу, а Верочка останется с ними. Вы представляете, они не хотели отдавать мне моего ребёнка. Но ведь я понимала, что Верочка им совершенно не нужна, просто таким образом она хотела причинить мне ещё больше страданий. Отомстить, что ли, вот только до сих пор не пойму, за что. В общем, и уехать мне не давала, и жить там не оставляла никакой возможности, изводила, как только могла. А вскоре вообще выгнала меня из дому – видите ли, я и мой ребёнок беспокоим её с мужем, много шума от нас. Я поселилась в сарае. А что мне оставалось? Не на улицу же идти. Добрые соседи помогли мне, кто чем мог. Кто кровать принёс, кто постель, кто одежду. Подкармливали нас с Верочкой.

Я просила эту ведьму, чтобы отпустила нас домой, в Украину, а она стояла на своём:

– Я, – говорит, – тебя не держу, можешь убираться, хоть завтра. Только Верочка останется здесь. Она наша внучка, она родилась в Чехословакии, её дом здесь. А ты катись, куда хочешь.

Пожаловаться на них я не могла. Ведь я была в чужой стране. Так и жила в сарае. Пошла работать. Спасибо соседке, очень она мне помогала, забирала к себе маленькую Верочку. Так и жили. Летом-то ещё ничего. А тут осень наступила, стало холодать,