— Из Стогдон-Хауса, — коротко ответила Кэтрин.

Мисс Милвейн чувствовала, что ей гораздо проще было бы выложить племяннице то, ради чего она и пришла, если бы они сидели поближе, потому что духовная дистанция между ними была огромна. Однако Кэтрин даже не пыталась завязать разговор, и миссис Милвейн, дама по-своему отважная, начала без предисловий:

— О тебе много говорят, Кэтрин. Поэтому я и пришла сегодня. Надеюсь, ты простишь меня за то, что я тебе скажу — видит Бог, я бы с удовольствием промолчала. Но не могу. Это для твоего же блага, дитя мое.

— Не за что пока извиняться, тетя Селия, — добродушно сказала Кэтрин.

— Люди говорят, что Уильям всюду появляется с тобой и Кассандрой и оказывает ей всяческие знаки внимания. На балу у Маркемов он пять раз танцевал с ней. И в зоосаде их видели вдвоем. Они вместе выходили оттуда. А домой вернулись только к семи вечера. Но это еще не все. Говорят, он ухаживает за ней, это многие заметили.

Выпалив все это без передышки и завершив свой монолог на мелодраматической ноте, она наконец замолчала и пристально поглядела на Кэтрин, словно проверяя, возымело ли действие ее сообщение. Лицо Кэтрин застыло. Сжав губы, она пристально смотрела на занавеску. Старалась скрыть глубокое отвращение, как от непристойной или омерзительной сцены. И этим отталкивающим зрелищем было ее собственное поведение, впервые увиденное со стороны: тетушкины слова дали ей почувствовать, как бесконечно отвратительно выглядит телесная ткань жизни, если отделить от нее душу.

— Так что же? — произнесла она наконец.

Миссис Милвейн жестом поманила ее к себе, но Кэтрин даже не шелохнулась.

— Мы все знаем, как ты добра и бескорыстна и всегда готова пожертвовать собой ради ближнего. Но ты была слишком щедра, Кэтрин. Ты хотела осчастливить Кассандру, а она воспользовалась твоей добротой.

— Не понимаю, тетя Селия, — сказала Кэтрин. — Что сделала Кассандра?

— Кассандра вела себя совершенно неподобающим образом, — весьма убедительно объяснила миссис Милвейн. — Крайне эгоистично и ужасно бессердечно. Я намерена поговорить с ней перед уходом.

— Все равно не понимаю, — сказала Кэтрин.

Миссис Милвейн посмотрела на нее внимательно.

Как можно сомневаться? Или сама миссис Милвейн что-то недопоняла? Она собралась с духом и торжественно произнесла:

— Кассандра украла у тебя любовь Уильяма.

Но даже эти слова почти не возымели действия.

— Не хотите ли вы сказать, — поинтересовалась Кэтрин, — что он полюбил ее?

— Кэтрин, есть много способов заставить мужчину влюбиться.

Молчание Кэтрин встревожило миссис Милвейн, и та начала торопливо:

— Все, что я говорю тебе сейчас, это ради твоей же пользы. Я не хотела вмешиваться, не хотела причинять тебе боль. Я всего лишь старая слабая женщина. Своих детей у меня нет. Все, что мне надо, — видеть тебя счастливой, Кэтрин.

И снова раскрыла объятия, но по-прежнему обнимала пустоту.

— Вам не стоит говорить все это Кассандре, — заметила Кэтрин после недолгой паузы. — Вы поделились со мной, и этого достаточно.

Кэтрин произнесла это очень тихо и так неохотно, что миссис Милвейн наклонилась, чтобы ее услышать, но слова племянницы поразили ее.

— Ты сердишься! — воскликнула она. — Я так и знала, что будешь сердиться. — Миссис Милвейн покачала головой и тихонько всхлипнула: гнев Кэтрин давал ей возможность посочувствовать несчастной жертве.

— Да, — сказала Кэтрин, поднимаясь, — вы меня очень расстроили, но закончим на этом. Думаю, вам лучше уйти, тетя Селия. Мы никогда не поймем друг друга.

Похоже, до миссис Милвейн наконец дошло: она вгляделась в лицо племянницы, в нем не было ни капли сочувствия или жалости, после чего сложила руки на черном бархате сумочки — так складывают ладони, когда молятся. Неизвестно, помогла ли ей молитва, если ей было кому молиться, — но так или иначе ей удалось вернуть себе утраченное достоинство. Она посмотрела на племянницу в упор.

— Супружеская любовь, — медленно произнесла она со значением, подчеркивая каждое слово, — самое священное из всех чувств. Любовь между мужем и женой — это святое. Этому учила нас наша матушка, и мы, ее дети, твердо помним этот урок. Такое невозможно забыть. Я старалась говорить с тобой так, как она бы говорила с тобой. Ты ее внучка.

Казалось, Кэтрин обдумывает слова миссис Милвейн, но они не убедили ее.

— И все же это вас не извиняет, — сказала она.

Миссис Милвейн встала, но уходить не спешила. Никогда с ней так не обращались, и она не видела, каким еще орудием пробить эту стену, воздвигнутую перед ней — и кем? — прелестной юной девушкой, которой полагалось рыдать и молить о защите. Но миссис Милвейн и сама была упрямой; в подобных делах она не допускала ошибок и не признавала поражений. Считая себя поборником супружеской любви во всей ее чистоте и святости, она не могла понять, что пытается противопоставить этому ее племянница, однако заподозрила худшее.

Две женщины — старая и молодая — стояли рядом в полном молчании. Миссис Милвейн не могла удалиться, зная, что ее высокие идеалы поставлены под сомнение, а любопытство не удовлетворено. Она судорожно пыталась придумать вопрос, который заставил бы Кэтрин объясниться, но выбор был невелик, да и выбирать было трудно, и, пока она собиралась с мыслями, распахнулась дверь и вошел Уильям Родни. Он держал огромный роскошный букет белых и лиловых цветов и, то ли не заметив миссис Милвейн, то ли не удостоив ее вниманием, направился прямо к Кэтрин и преподнес ей букет:

— Это тебе, Кэтрин.

Кэтрин взяла цветы и посмотрела на него — но что было в этом взгляде, миссис Милвейн, при всей своей опытности, не сумела распознать. Оставалась надежда, что какой-нибудь жест приблизит ее к разгадке. Уильям поприветствовал Кэтрин на удивление бодро, явно не чувствуя за собой никакой вины, и объяснил, что у него выходной и оба решили, что лучше всего отметить этот праздник здесь, на Чейни-Уок среди цветов. Последовала пауза, и миссис Милвейн почувствовала, что, если еще задержится, ее легко можно будет упрекнуть в эгоизме. Присутствие в гостиной молодого человека странным образом повлияло на ее настроение, и она уже предвкушала, как все благополучно завершится трогательной сценой прощения и примирения. О, с какой радостью она заключила бы племянника и племянницу в свои объятия! Но что-то подсказывало ей, что надеяться на бурные изъявления чувств все же не стоит.

— Так я пойду? — сказала она, как бы между прочим.

Никто ее не остановил. Уильям учтиво предложил проводить ее вниз, миссис Милвейн сначала возражала, потом уступила, и как-то так получилось, что за этими жеманными жестами и объятиями она забыла попрощаться с Кэтрин. Она ушла, бормоча что-то о множестве цветов и о гостиной, которая радует глаз даже в разгар зимы.

Уильям вернулся к Кэтрин.