Дома был один Степа. Он сидел возле семилинейной лампы, ужинал и так увлекся едой, что не сразу обратил внимание на Катю.

— Здравствуй, Степа. Ты что-то и дверь не закрываешь?

Степа вскочил, но сразу сел, смущенно пригладил волосы. Катя посмотрела на него, подумала: "Он ничего еще не знает о происшествии на выселке. Как я ему скажу об этом, какими словами?"

— А сестры где, Степа? — спросила Катя, стараясь до конца убедиться в своих предположениях.

— Ой, у нас такая беда! Жутко! — сказал Степа и сморщился, как от страшной боли.

— С Зиной? — спросила Катя. Она сняла полушубок, платок, валенки, которые сегодня в ходьбе почемуто натерли ей до жжения икры.

— А вы откуда знаете? — удивился Степа.

Катя рассказала о своем пребывании на выселке.

Степа слушал сосредоточенно, слегка двигал бровями, изредка взглядывал на Катю. "Тетя Зина, тетя Зина", — неслышно шептали его губы.

— Дуня с Машей пошли к тюрьме. Может быть, увидят, как ее привезут из Лукьяновки.

— Придут скоро?

— Ну что вы! Будут ждать до глубокой ночи.

Должны сегодня привезти, но может быть, и завтра.

А пан Насимович передал, чтобы вы к нему пришли, только после девяти вечера. Он сказал, что адрес вы знаете.

— Да, конечно. — Катя посмотрела на стенные часы-ходики — уже полчаса девятого. Пока она переоденется и доберется до Болотного переулка, будет не меньше десяти. Степа предложил Кате чаю, по ее уже охватило нетерпение.

— Ты, Степа, продолжай ужинать, а я сейчас переоденусь в свое. Передай Дуне спасибо за полушубок и валенки — спасло меня это. И скажи, — что я очень извиняюсь: полушубок на спине порвала. Это о гвоздь, когда меня Скобелкин в Лукьяновке из скотской избы урядника вытаскивал. — Теперь все прошедшее казалось обычным, даже смешным, и Катя засмеялась.

— Ну, подумаешь, извинения! — отмахнулся Степа.

— Нет, все-таки, Степа, скажи. Вдруг я ни Машу, ни Дуню не увижу.

— Ладно уж, — пообещал не очень твердо Степа.

Катя раздвинула занавеску и скрылась в закутке, где она когда-то ночевала с Машей. Через минуту она попросила у Степы лампу и вскоре возвратилась оттуда совершенно в ином виде. В чемодане у Кати лежал запасной английский костюм из тонкой синей шерсти с продольной белой полоской и блузка с гипюровой отделкой. Костюм был очень к лицу Кате. К тому же она привела голову в порядок: причесалась, взгромоздила корону из своих темно-вишневых волос на самую макушку. На ноги натянула ботинки на высоких каблуках, с длинными голяшками и шнурками. Как ни тяжело дались Кате эти дни, она много часов провела на воздухе, в физическом напряжении, и от всего этого както посвежела, окрепла. Высокая, стройная, с зарумянившимся на морозе приветливым лицом, она показалась сейчас Степе просто красавицей. Он посмотрел на нее и не смог скрыть своего восхищения. Неподкупно строгие черты его смягчились, вспыхнули щеки.

— Вы все ж таки не одевались бы так приметно.

Вчера двоих студентов забрали, — заботливо сказал Степа, наблюдая за Катей, за тем, как она перед зеркальцем на стене устраивает на голове черную шляпу. — И холодно в шляпе к тому",же, — рассудительно добавил он. "

Ему и в голову, конечно, не пришло, что, одеваясь так тщательно, Катя думала об Иване Акимове. Ведь мог Ваня оказаться сейчас у Насимовичей? Разумеется, мог.

— Учту, Степа, но в следующий раз.

Она ушла, оставив в лукьяновском подвале как бы на память Степе тонкий аромат духов и свечение своих глаз, таких лучистых, таких ласковых, что забыть их сразу не было сил…

4

К дому пана Насимовича Катя не просто подошла, а, точнее сказать, подкралась. Она долго наблюдала за глухим и сумрачным переулком, прячась за тумбой, на которую наклеивались афиши и объявления. Выждав момент особенного затишья, когда вдруг пригасли звуки от раскрываемых калиток и ворот, не по-обычному гулко разносившиеся в морозном воздухе, Катя вбежала во двор Насимовича, и вот уже стукоток ее каблуков раздался на дощатом крыльце.

Дверь открыл сам Бронислав Насимович. Он радостно схватил Катину руку и, не выпуская, стал звать жену:

— Стася, Стасенька, скорее сюда!

Тетя Стася, напуганная возгласами мужа, прибежала из второй половины дома в чем была: легкое домашнее платье-халат, мягкие туфли, опушенные белой овчиной.

— Зося! Здравствуй, милая Зосенька! — Тетя Стася слегка отстранила мужа и обняла Катю. Потом она выпустила из своих объятий девушку, отдалилась от нее на два-три шага и, осматривая Катю, заговорила торопливо, с подъемом:

— Ты посмотри, Броня, посмотри, как она похорошела! Прелесть! Очаровательная прелесть!

— Ну что вы, тетя Стася, какая там прелесть! Обыкновенная обыкновенность, — засмущалась Катя.

— Нет, право так, Зося. Ты как-то переменилась…

Тебе не кажется, Стасенька, что она как-то повзрослела, что-то появилось в ней такое внушительное, — говорил Насимович, то отходя от Кати, то приближаясь к ней.

Катя вообще не любила оказываться в центре внимания, но восторги Насимовичей выражали лишь их свойство замечать других. Это были восторги людей бескорыстных, искренних, любящих товарищей по борьбе, и Катя почувствовала, что похвалы Насимовичей ей приятны.

Катю провели во вторую половину дома, в маленькую комнату, в которой она уже обитала, и велели раздеваться. Насимович сказал ей, что, поскольку у Лукьяновых стряслась такая беда, она поживет здесь, пока не сложатся какие-то новые обстоятельства.

Переходя из комнаты в комнату, Катя все посматривала то на вешалку, то на полку для головных уборов, не встретится ли что-нибудь Ванино. Тетя Стася словно угадала Катины мысли и, когда они все трое присели, сказала:

— Не томи, Броня, Зосю, сообщи ей главную нашу новость.

— Сей момент, Стасенька. Ну вот, Зося, из Нарыма получено сообщение: товарищ Гранит жив-здоров, и, поскольку за ним идет усиленная охота, он запрятан в тайге у охотников.

— Это уже хорошо. Как я рада! Это очень хорошо, — стараясь быть как можно сдержаннее, сказала Катя и, помолчав, спросила: — Долго продлится его таежпая жизнь?

— Ну, сказать точно трудно, Зося. Думаю, однако, что продолжение его побега было бы целесообразно отложить. Пусть у полиции сложится убеждение, что он гуляет где-то в Москве или в Петрограде.

— Если позволяют условия, дядя Броня, то, конечно, лучше всего сделать именно так, но можно ли Граниту не торопиться, я не убеждена…

Катя опустила голову. Ей вспомнилась спешка, с какой отправляли ее из Петрограда в Томск с деньгами Е документами для Ивана Акимова, беспокойство брата Саши, который доверительно сообщил ей, что дядюшка Вани профессор Венедикт Петрович Лихачев очень плох и что вокруг него в Стокгольме увиваются уже темные личности, решившие, вероятно, завладеть его научным архивом.