Но не это было самым страшным.

Самым страшным в нем было то, что он казался мне знакомым.

Мои ноги поднимались со ступеньки на ступеньку словно сами собой, с такой уверенностью, словно проделали этот путь тысячу раз. Одну ступеньку я по непонятной мне самому причине перешагнул — и тут же поднимавшийся следом за мной Майкл негромко охнул, когда каменная ступень подалась под его ногой. Я вдруг поймал себя на том, что веду про себя обратный отсчет ступеней, и когда досчитал до нуля, ступил с лестницы на ровную горизонтальную площадку.

Еще не увидев этого своими глазами, я откуда-то знал, что одна стена старого маяка обрушена, открывая взгляду его интерьер, пустой и голый как ружейный ствол изнутри. Я знал, что маленький каменный домик у основания башни окажется почти цел, хотя почти половина крыши из плоской черепицы провалилась и требует ремонта. Я знал, что домик выстроен из камней обрушившегося маяка. Я знал, что входная дверь скрипит, и что задняя дверь, которую с того места, где я стоял, не было видно, набухает в дождь и застревает в раме — прямо как дверь…

…как дверь у меня дома.

И еще я знал, что — как бы дико это все ни было — я не могу позволить себе отвлекаться на всю эту фигню.

Никодимус со товарищи ждали нас.

Непрекращавшийся дождь начал покрывать все тонким слоем льда, однако сигнальный костер на земле перед обрушившейся стеной маяка был достаточно велик, чтобы не обращать на это внимания. Неестественно фиолетовые языки пламени поднимались в небо на десять или двенадцать футов, и облепивший все поверхности лед казался в их свете пурпурным маревом, льнущим ко всему неодушевленному.

Рядом с костром из камней кто-то сложил подобие трона древнего туземного царя. На нем сидел, разумеется, сам Никодимус. По правую руку от него стояла в своем человеческом обличии — впервые за время нашего знакомства — Тесса. Она предстала перед нами совсем юной, только-только со школьной скамьи девушкой, одетой во что-то черное и туго обтягивающее. У ног Никодимуса преклонила колена Дейрдре. Я впервые видел их троих одновременно, и не мог не обратить внимания на то, как сплавились в дочери родительские черты. Особенно наглядно это демонстрировали ее глаза. Глаза Дейрдре сполна сочетали бездушную расчетливость Никодимуса и бессердечный эгоизм Тессы.

У основания каменной пирамиды припал к земле Магог. Глубоко посаженные глазки обезьяноподобной твари горели кровожадным огнем. Шипастый динарианец, которого я измолотил серебряной магической рукой, растянулся на снегу рядом с Магогом. Лицо его перекосилось от ненависти, кулак сжимался и разжимался, но во всех остальных отношениях его искалеченное тело оставалось неподвижным.

Сердце мое вдруг возбужденно подпрыгнуло. Их оставалось все еще шестеро. Значит, они еще не сломили Иву.

Я поднял руку. Мы остановились, только Розанна легко вспорхнула по камням и опустилась на колени по правую руку от Тессы.

— Ух ты, — произнес я. — Ни дать, ни взять живая картина. Вы здесь по делу или просто заблудились по дороге на съемки «Семейной Вражды»?

— Стрелок в доме, — чуть слышно сообщил Саня.

— Звери в тени за башней, — так же тихо добавил Майкл.

Я сдержался, чтобы не покоситься туда. Если мои друзья говорят, что там нехорошие парни, значит, они там есть, и все.

— Добрый вечер, Дрезден, — сказал Никодимус. — Вы принесли оговоренный товар?

Я встряхнул в воздухе мешочек из-под «Кроун-Ройал» и постучал затылком по эфесу меча Широ, висевшего у меня за плечом.

— Ага. Но это вы и сами уже знаете, иначе Рози не тащила бы нас в такую даль. Так что давайте промотаем вступительные разговоры. Покажите мне девочку.

— С удовольствием, — кивнул Никодимус. Он сделал жест рукой, и тень — его тень — вдруг сползла вниз, открыв интерьер разрушенного маяка.

Внутреннее пространство башни заполнял красный свет, струившийся из знаков и рун самого большого и совершенного магического круга, какого только видел я за свою практику — а мне приходилось видеть круги и серебряные, и золотые, и выложенные из драгоценных камней. Этот включал в себя и то, и другое, и третье в сочетании с музыкой — по большей части гротескной, исполнявшейся на камертонах и трубчатых колокольцах — и светом, преломившимся в призмах и кристаллах, разложенным на все цвета радуги, которые сплелись идеальными геометрическими фигурами в воздухе над кругом.

Внутри была заключена Ива.

За свою жизнь я насмотрелся всяких жестокостей, но видеть очередную от этого не становится легче. Ребята Никодимуса использовали большую часть классических приемов, добавив к этому несколько фокусов, недоступных обычным смертным. Для начала они лишили Иву одежды, что в эту погоду уже являлось изощренным садизмом. Они обрили ей голову, оставив только две-три спутанных золотых пряди. Она свернулась калачиком и висела в воздухе, медленно вращаясь в нескольких плоскостях. Глаза ее были крепко зажмурены, на бледном личике застыли страх и смятение.

По периметру круга сидели на цепи несколько этих жутких охотничьих чудищ, безволосых тварей, не имеющих прямых аналогов в животном мире, но сочетавших черты крупной пантеры и волка. Вид они имели донельзя голодный, и они истекали слюной, глядя на вращающийся перед ними в воздухе лакомый кусочек. Одна из них с рыком бросилась, натянув цепь, в попытке достать лапой хрупкую плоть девочки. Цепь не позволила ей сделать этого, но Ива вздрогнула и негромко всхлипнула.

По мере того, как она вращалась — что само по себе явно перекликалось с тем, как она поступила с Магогом в Аквариуме, — взгляду открывались десятки мелких синяков и царапин, свидетельств того, как с ней обращались. Уже одно это наверняка должно было казаться достаточно кошмарным ребенку, который практически никогда не испытывал боли. Вообще, все это — боль, беспомощность, неопределенность — не могли не страшить Иву еще сильнее именно из-за их новизны. Забудьте то, что я говорил насчет боли как непременного условия человеческого существования — на детей это не распространяется. Видите, как легко я меняю свою точку зрения?

Некоторые вещи просто не имеют права случаться.

— Вот, видите? — спросил старший динарианец. — Жива и здорова, как и договаривались.

Я повернулся к Никодимусу, находившемуся на волосок от мордобоя…

…и увидел в его глазах крошечный огонек злорадного предвкушения, заставивший мой боевой порыв почти мгновенно остыть.

Пытки, которым подвергли Иву, имели целью не только довести ее до кондиции, позволявшей манипулировать ею.

Они имели целью манипулировать и мной. Мне не составило особого труда понять, зачем. В конце концов, я уже попадал раз в подобную ситуацию.

Динарианцем недостаточно было просто заполучить в свои руки Меч. Они не могли ни сломать «Фиделаккиус», ни перековать его, ни расплавить — точно так же, как Церковь не могла проделать ничего этого с тридцатью древними серебряными монетами. Мощь Меча не ограничена чисто физическими характеристиками, и до тех пор, пока его носитель чист сердцем и помыслами, требуется больше, нежели физическое воздействие, чтобы уничтожить ее.