хам. Причем, будь жизнь справедлива, все они обитали бы в подсобке бакалейной лавки в Пэкхем-Рай[61]. Бейнбридж, который в конечном итоге получит поместье, если только миссис Кастиллион не решится подвергнуть свою фигуру такой опасности, чтобы произвести на свет наследника, являет собой весьма любопытный феномен. Он учился в Итоне и провел год в Оксфорде, откуда его выгнали, поскольку он не мог сдать экзамены. Да и по манерам он ничем не отличается от чернорабочего, получающего тринадцать шиллингов в неделю. Он всю жизнь прожил здесь и лишь раз в два года ездил в Лондон на сельскохозяйственную выставку.

Но позвольте мне отвлечься от него. Сегодня весь день миссис Барлоу-Бассетт с открытым ртом слушала семейные байки старшей миссис Кастиллион, Реджи ел, пил и подлизывался к сквайру, а я пребывал в отчаянии. Я воображал, что меня хоть немного развлечет общество мисс Джонстон, компаньонки, и даже старался держаться приветливо, но у нее душа подхалимки. Когда я спросил, не становится ли ей иногда скучно, она одарила меня суровым взглядом и ответила: «О нет, доктор Харрелл. Меня никогда не утомляют аристократы». Всякий раз, когда в разговоре возникает пауза или миссис Кастиллион выходит из себя, мисс Джонстон указывает на картину или украшение, историю которого слышала уже тысячу раз, и спрашивает, как эта вещица попала в семью. «Надо же, вы не знаете!» — вопит старуха и начинает бесконечный рассказ о каком-нибудь любившем выпить сквайре, счастливо почившем, или о даме со слащавой улыбкой, портрет которой свидетельствует о болезни печени, возникшей из-за тугого корсета. И чего только не готова вытерпеть эта компаньонка за тридцать фунтов в год с питанием и проживанием! Я бы лучше устроился на работу кухаркой. О, как мне не хватает курительной комнаты на Олд-Куин-стрит и разговоров с вами! Я прихожу к выводу, что мне нравятся только две разновидности общества: ваше с одной стороны и третьесортного актера — с другой. Там, где все мужчины подлецы, все женщины откровенно аморальны и никто не обращает внимания на произношение, я чувствую себя совершенно комфортно. Не то чтобы я испытывал непреодолимое желание пропускать придыхательные согласные, но мне легко находиться в компании, где не заметили бы, если бы это произошло.

Искренне ваш,

Фрэнк Харрелл.

Мисс Ли, будь она в Джейстоне, следила бы за происходящим внимательнее, чем Фрэнк, и увидела бы, как разыгралась маленькая комедия, имевшая и трагическую сторону. Усталая и несчастная, Грейс Кастиллион с нетерпением ждала приезда Реджи, рассчитывая, что встреча станет передышкой в ее полной страданий жизни. Ведь в последнее время совесть мучила ее как никогда, и лишь присутствие любовника могло заставить ее забыть, как отвратительно она поступала с Полом. Она научилась видеть нежность за напыщенными манерами супруга, и его безраздельное, исполненное любви доверие делало ее поведение еще более презренным, и она чувствовала себя ужасно виноватой перед ним. Но Грейс знала: рядом с Реджи она забудет обо всем, кроме своей ненасытной страсти. Она решила, что будет видеть в нем исключительно хорошее и не станет вспоминать, как некрасиво он ее использовал. Ей казалось, она может сохранить крупицы самоуважения, только если будет держаться за его любовь, а если же потеряет, то не останется ничего, кроме темного мрака отчаяния и стыда. И ее сердце ликовало, потому что в Джейстоне никакие противоречивые желания не могли помешать Реджи быть рядом с ней. Они могли бы совершать восхитительные прогулки вместе и в этой тихой деревенской глуши вновь ощутить такое же удивительное блаженство, как в начале их отношений.

Но к своему ужасу, миссис Кастиллион обнаружила, что Реджи упорно не желает оставаться с ней наедине. На следующее утро после приезда она пригласила его пройтись по парку, и он с готовностью согласился, однако, сходив наверх за шляпкой, она увидела, что Пол ждет ее в холле вместе с миссис Бассетт.

— Реджи говорит, вы предложили показать нам парк, — сказала миссис Бассетт. — Было бы так приятно прогуляться!

— Да, очаровательно, — ответила миссис Кастиллион.

Она метнула гневный взгляд на Реджи, а тот совершенно спокойно, с легким изумлением улыбнулся. И когда они отправились в парк, Реджи шагал неторопливо и вальяжно. После ленча он остался с Фрэнком, и до самого вечера миссис Кастиллион не удавалось найти возможность сказать ему хоть несколько слов.

— Почему вы попросили мать пойти с нами сегодня утром? — поспешно спросила она, понизив голос. — Вы же знали, что я хотела побыть с вами наедине!

— Моя милая девочка, мы должны быть осторожными. Ваша свекровь следит за нами, как кошка, и я уверен: она что-то подозревает. Не хочу втягивать вас в неприятности.

— Я должна повидаться с вами наедине. Мне необходимо с вами поговорить! — в отчаянии воскликнула миссис Кастиллион.

— Не глупите!

— Что ж, я буду ждать вас здесь, пока все остальные не уйдут спать.

— Тогда вам долго придется ждать, поскольку я не собираюсь рисковать.

Она с ненавистью посмотрела на него, но не смогла ответить — в это мгновение к ним присоединилась мисс Джонстон, а Реджи с непривычной для него живостью тут же втянул ее в разговор. Грейс, смутившись на долю секунды, уставилась на него, ничуть не волнуясь о том, что это может выдать ее печаль, и недоумевая, что на уме у человека, которому нравится вести себя столь странно. Она чувствовала себя совсем беспомощной в его руках и знала, что теперь он будет играть с ней жестоко, как кот с мышью, пока не развлечется в полной мере, а лишь потом нанесет последний удар.

Следующие два дня Реджи с еще большей осторожностью применял ту же тактику, избегая даже минутного общения с миссис Кастиллион, за исключением тех случаев, когда рядом был кто-то еще. Казалось, он просто наслаждается, причиняя ей боль. Он щедро расточал комплименты, подстегивавшие неуклюжую веселость Пола, и, обращаясь к ней как к близкой подруге, с которой его связывали весьма доверительные отношения, подшучивал, и подтрунивал, и смеялся над ней. Старшей миссис Кастиллион, которая любила, когда ее веселят, он очень понравился. И ее симпатия ничуть не уменьшилась, когда она обнаружила, что ее невестка морщится при его добродушных шутках с плохо скрываемым отвращением. Грейс же натянуто улыбалась и визгливо смеялась, но в ее сердце словно зияла глубокая рана, которую Реджи с бессердечной веселостью, оттого что может сделать еще больнее, бередил докрасна раскаленным ножом. Оставаясь одна, она могла отдаться своему горю и горько рыдать, недоумевая и едва не мечась в бреду, почему на ее страстную