— Алло, квартира господина Уцуми.

На другой стороне провода раздался удивленный голос:

— Это я.

Звонил Митихиро. Услышав после долгого перерыва голос мужа, Касуми не знала, что сказать.

— Это ты, Касуми?

— Да, я. Давно не созванивались.

— Как дела? Я за тебя беспокоился, где ты, что да как.

С тех пор как она объявила ему, что уходит, прошел уже месяц.

— Я в Саппоро. Уцуми-сан разрешил пожить пока у него.

— Вот оно что. Как там с Юкой? Уцуми-сан не звонит, я уже стал беспокоиться, не случилось ли чего.

— Новостей никаких нет, продолжаем искать.

— Может, вернешься? — робко спросил Митихиро.

Касуми пропустила его слова мимо ушей.

— Как там Риса? В школу ходит?

— Да, все нормально. Этим летом здесь зараза какая-то появилась, контагиозный моллюск называется. Риса тоже в бассейне подхватила.

Митихиро сказал ей, в какую больницу он водит Рису на лечение. Там работал дерматолог, к которому она сама всегда водила детей. Касуми вспомнила о своей жизни в Токио.

— Это хороший врач. Вот как, заболела, значит. Бедняжка.

— Исияма после развода на связь с семьей, похоже, не выходит. Мне даже подумать страшно, что такое может произойти и с нами, — с трудом заговорил Митихиро. — Может, дадим друг другу еще один шанс?

— Спасибо. Я подумаю.

— То есть с тобой можно будет связываться по этому телефону? А чем ты там, кстати, занимаешься?

Похоже, у Митихиро, ничего не знающего о болезни Уцуми, закрались новые подозрения. Касуми решила ничего не объяснять — вряд ли кто-то сможет понять, что происходит между ней и Уцуми.

— Да так, всем понемножку. Рисе привет от меня передай.

Уловив в голосе Митихиро, которому явно еще хотелось поговорить, сентиментальные нотки, Касуми повесила трубку. Их все еще связывали узы, которые она пыталась порвать. Голос мужа, услышанный после долгого перерыва, разбередил ей душу. И не потому, что она тосковала по дому, а совсем наоборот. В тот самый момент, когда она уже подумала, что «взлет» прошел удачно и теперь ей надо найти место, где «приземлиться», ей предложили попробовать еще раз начать все сначала. Касуми выдернула телефонный провод из розетки. Теперь уже никто не сможет им позвонить. Крадучись, она вернулась в спальню. Уцуми лежал в темноте с открытыми глазами.

— Кто звонил?

— Митихиро.

Уцуми ничего не сказал, рассматривая свои костлявые пальцы. Те самые, что совсем недавно трогали грудь Касуми. В его взгляде сквозила сила.

— Немного вздремнул и чувствую себя получше.

— Это хорошо.

— Если завтра температуры не будет, отправимся в путь, — торопливо предложил Уцуми, будто беспокоясь, что Митихиро может пуститься за Касуми вдогонку.

— Может, стоит еще немного передохнуть, а потом поедем?

— Нет, времени мало.

Касуми смотрела в окно бегущей по шоссе машины. Сегодня утром Уцуми почувствовал себя настолько хорошо, что трудно было поверить, будто всю последнюю неделю у него была высокая температура. Скорее всего, это было их последним путешествием вдвоем. Уцуми, видимо, тоже понимал это. На лице его была странная смесь напряжения и спокойствия.

Все стремительно теряет силы, увядает, размышляла Касуми, глядя на открывающиеся ее взору поля, леса и пригорки. Налитые силой летние травы начинали желтеть, листья на деревьях поблекли. Даже еще цветущие розовым цветом космеи начинали опускать свои головки. Бескрайние поля мискантуса сменились горами, поросшими черными, засохшими деревьями. Все это — и поля, и горы — скоро будет скрыто под покровом снега. Касуми был до боли знаком этот пейзаж. Она открыла окно и вдохнула прохладный воздух. В горле запершило от такого знакомого запаха суровой северной природы, и ей показалось, что еще чуть-чуть, и она захлебнется. Этот запах напоминал ей о морских волнах и ветре, гуляющем по бескрайним полям.

Она приехала на Хоккайдо всего лишь месяц назад, но жизнь в Токио, полная суеты и забот, муж и дочь — все это казалось ей чем-то далеким, происшедшим с ней в другой жизни. Она даже стала забывать, что приехала сюда искать Юку. Единственным существом, которое отражало неопровержимый факт течения времени, стал для нее Уцуми. Касуми посмотрела на него, держащего руки на руле. Черты лица с момента их первой встречи еще больше заострились, и лишь острый, как у дикого зверя, взгляд, остался прежним, только стал еще более пронзительным и сильным. Ей часто казалось, что этот взгляд, устремленный вдаль, наталкивается там, вдали, на какую-то преграду. Словно часы из плоти и крови, постепенно взрослеющие дети и увядающие больные, идущие навстречу смерти, отражают невидимый человеческому глазу ход времени. Заметив, что Касуми смотрит на него, Уцуми не попытался уклониться от ее взгляда, а безропотно принял его. Вернее, ей показалось, что ее взгляд, как рентгеновский луч, прошел сквозь него. Она почувствовала грусть.

— О чем-то задумалась? — Уцуми быстро на нее покосился.

— Да нет, — покачала головой Касуми.

«Только голос, видимо, не подвержен увяданию». Она про себя попыталась сравнить низкий, с гнусавинкой, голос Уцуми, каким она услышала его в их первую встречу, и нынешний. Уцуми, должно быть, знал, что ее беспокоят происходящие с ним изменения. В этот миг ей показалось, что чувства между ними стали глубже и прочнее, но одновременно она ощутила, что Уцуми уходит куда-то далеко, уходит один. Сколько еще месяцев суждено ему прожить? Или сколько дней? Время было невозможно остановить. Она чувствовала, что надо поторапливаться. Для чего-то же она встретила Уцуми. Эта мысль не давала ей покоя.

— Сколько еще примерно ехать? — спросил Уцуми, остановившись на светофоре.

До устья реки Исикари было уже рукой подать. Под большим мостом то ли текла, то ли стояла огромная масса воды землистого цвета. Касуми попыталась воспроизвести в памяти автобусное расписание, то самое, из ее детства. Касуми молчала, и Уцуми сам ответил на свой вопрос:

— Часа два, наверное.

— Может, стоило в Саппоро поехать?

— В смысле?

— В смысле — не в Токио.

Если бы она сбежала из дома в Саппоро, то Юка бы не исчезла. Если бы она тогда позвонила Фуруути, то судьба ее сложилась бы совсем иначе. Но все в жизни состоит из цепочки неожиданностей. Касуми опять охватило это гнетущее, ненавистное ей ощущение близкой воды, и она вжалась всем телом в сиденье, но тут же снова подалась вперед. А что, если в маленькой деревушке на берегу подрастает ее девочка? Она никак не могла отделаться от этого образа. Касуми закрыла глаза, стараясь притушить вскипевшие было в ее душе надежду и беспокойство.

Я сама придумала это имя — Касуми. Сама решила, что если родится дочь, то назову ее Касуми — «легкая дымка, туман». Мне всегда нравилось это слово — «Касуми». Произнесешь его, и в голове всплывает образ мягкого облачка, какое можно увидеть только ранней весной, и на душе становится легко и свободно. Между прочим, настоящей легкой дымки я никогда не видела. Весной в этих краях холодно, лежит снег; один унылый тусклый день сменяется другим таким же унылым, и лишь иногда выглядывает солнце. Погода здесь изменчива. На смену весне стремительно приходит лето. Я часто думаю, как бы мне хотелось хоть раз в жизни полюбоваться пейзажем, подернутым легкой весенней дымкой.