Гробовое, жуткое молчание встретило этот всеми предвиденный конец. Но никто из присутствующих, кроме Бертье и Савари, не поняли причины подобной жертвы.

Наполеон бесстрастно следил в подзорную трубу за своими двумя гонцами. Последние счастливо прибыли к генералу Буде, и вскоре последний перешел на указанный ему пункт. Тотчас же артиллерия открыла огонь и заставила армию принца Карла поспешно отступить.

На следующий день нашли обуглившийся труп графа де Новара. Его узнали по пуговицам, а главное — по широкому поясу, переполненному червонцами всех стран. Его богатства пережили его.

Пять дней спустя погиб второй офицер полка д’Оверна, граф де Тэ. Но этот погиб по своей воле. В его гибели совесть императора была неповинна. Это произошло 11 июля. То был памятный день, тем более памятный, что, начавшись приготовлениями к битве, он завершился счастливым и неожиданным миром. Принц Карл запросил мира, и Наполеон согласился. Условия были блестящи для Франции и внесли лишний лавр в победный венец императора.

Посланник принца Карла, князь Лихтенштейн, целые сутки разыскивал Наполеона, переезжавшего с позиции на позицию, чтобы передать ему предложение принца. Когда Наполеон уже принял условия мира, армия еще не предвидела возможности подобного исхода и деятельно готовилась к битве. Столкновение должно было быть ужасным. Предвидя это, Наполеон поспешил послать своих ординарцев, чтобы предотвратить неизбежное столкновение. Все поскакали сломя голову: Сен-Марс, Ваттевиль, Микеле, де Тэ, Орсимон, Невантер, Мартенсар. Опоздай они хоть немного, было бы уже поздно и было бы загублено зря немало молодых жизней, началась бы кровопролитная стычка.

Микеле кинулся между двумя рядами противников, готовых уже скрестить оружие.

— Мир! Мир! — громко кричал он, размахивая безоружной рукой, но в то же мгновение раздался выстрел и пуля пронизала его поднятую руку.

Однако его возглас подхватили Орсимон, Невантер и все остальные ординарцы; их наконец поняли, и враждебное настроение противников спало.

К этому же времени подоспели с той же миссией и посланцы принца Карла. Они точно так же выбивались из сил, желая дать понять противникам о заключении перемирия. Наконец Орсимон догадался. Он с широко раскрытыми, братскими объятиями поскакал навстречу одному из посланных австрийских адъютантов. Тот понял его замысел, и только что враждовавшие противники слились в дружественном объятии. Это наглядное представление подействовало как нельзя лучше: обе враждебные стороны поняли, что заключен мир.

Граф де Тэ, желая последовать примеру Орсимона, тоже устремился навстречу к одному из австрийских адъютантов. Офицер, со своей стороны, сделал то же. Но в трех шагах друг от друга оба офицера вдруг круто осадили своих коней. Странное дело: они были похожи друг на друга как пара близнецов. Мир был заключен, но, увидев друг друга, они почувствовали, как дикая, но личная в данном случае вражда закипела у них в сердцах. Они уже давно искали и жаждали встречи, давно ненавидели друг друга — с самого раннего детства, когда после смерти отца они кидали друг другу в лицо слово: «Незаконнорожденный!» Встретившись теперь, один из них воскликнул: «Арман!» — на что другой ответил: «Эдмонд!» Они были братьями, и рок столкнул их друг с другом.

Они оба были еще очень слабы после полученных ими ран. Один из них, Арман, спасенный Иммармоном в Этиольском замке и выхоженный им в своем замке, с трудом оправившийся после долгих месяцев страданий, как только оказался в состоянии держаться на ногах, первым делом передался Австрии, враждовавшей с Францией. Он охотно вступил бы в ряды приверженцев самого дьявола, лишь бы ему удалось поработить ненавистную родину, не имевшую в его глазах ни малейшего значения без своих исконных, наследственных королей. Его ненависть к брату усилилась и разгорелась пожаром, когда он узнал, что Эдмонд служит под начальством узурпатора, в имперских войсках.

— Ренегат! — говорил он, глядя с точки зрения дворянства и законной династии. — Подлая измена! Такая же подлая, как и кровь, текущая по его нечистым жилам.

Эдмонд же, сражавшийся в битве под Фридландом и оставшийся верным принцу и традициям своего круга, был тоже тяжело ранен. Но едва только он оправился, как тотчас же вернулся на поле брани, пленявшее его своей грозной опасностью и призраком смерти, беспрестанно витавшим над ним. А смерть притягивала его к себе. Он тоже пылал жгучей ненавистью к брату и молил лишь об одном: убить его, а потом умереть самому. И вот благодаря случайностям войны судьба со злобной иронией столкнула их лицом к лицу в момент перемирия.

Они, дрожа от бешенства, осыпали друг друга оскорблениями и уже взялись было за оружие. Первым спохватился Эдмонд.

— Не здесь! — властно крикнул он. — Следуйте за мной, если не страшитесь!

— Чтобы я чего-нибудь страшился? Вот я сейчас покажу!

Оба всадника чуть не в карьер понеслись по направлению к маленькой рощице и скрылись в ее чаще.

В радостной суматохе перемирия никто не заметил ни их столкновения, ни их исчезновения.

Выехав на первую попавшуюся им лужайку, братья де Тэ, словно по уговору, остановили одновременно своих коней, соскочили на землю и выхватили свои сабли из ножен. Клинки так и засверкали по воздуху. Их поединок был продолжителен. Они оба были еще слишком слабы для того, чтобы наносить смертельные удары, и оба были так поглощены желанием сразить противника, что и не помышляли даже парировать удары.

Это была страшная, сосредоточенно молчаливая, безбожная дуэль. Оба они уже обливались кровью, но продолжали держаться на ногах, поддерживаемые своей ярой ненавистью.

Наконец Эдмонд отчаянным ударом почти снес голову Армана, как раз в последний момент, когда последний с громким, победным возгласом: «Ага!» — с силой всадил конец клинка в грудь своего противника. Оба они покатились по земле, купаясь в лужах общей крови. Но тем не менее каждый из них имел еще достаточно силы и воли, чтобы приподняться и посмотреть: умирает ли его соперник? Окровавленные, агонизирующие, с предсмертными криками и клокотанием в груди, они злобно мерили друг друга взглядами, дышащими непримиримыми ненавистью и враждой.

Пользуясь перемирием, французская армия предавалась сладостному отдыху. Даже самые храбрейшие, испытанные воины и те радовались тому, что избежали на этот раз опасности и сохранили на время свою жизнь.

Кое-кто усердно обчищался, обмывался, приводил в порядок свою амуницию. Солдатам уже давно не удавалось делать это. В воздухе носился дымок разложенных костров, и запах горячей пищи приятно ласкал обоняние. Слышалась болтовня, обрывки веселых, грубоватых, подчас юмористических песен и шуток.

Офицеры проходили иногда, наблюдая за порядком бивака, и благополучно улыбались веселому настроению, царившему среди солдат. Интендантство распорядилось раздать пайки вина. Веселье усилилось.

Наполеон велел раскинуть свою пурпурную палатку на холме, в центре своих войск, и, стоя у входа, заложивши руки за спину, в своей излюбленной, легендарной позе, прислушивался к общему гулу своих верных солдат, к обрывкам песен, взрывам здорового, счастливого смеха, и все это, вместе взятое, веселило и радовало его душу.