Страница 896, почерк барона:

В Буэнос-Айресе я однажды был в Королевском театре. Мы сидели наверху в ложе, Уолтер Геллиг, две девицы и я. Мы пили шампанское, шумели и срывали представление – едва ли бросили хоть один взгляд на сцену, разве что затем, чтобы выкрикнуть какое-нибудь дерзкое слово или оскорбление. Нам было весело.

Полувьетнамку-полуфранцуженку на сцене звали Уитли, и это была подруга наших спутниц. Мы выпили за нее, пожелали рождения близняшек и поздравили с днем рождения. Толпа внизу кричала, чтобы мы заткнулись. К тому времени, когда Уитли закончила свое выступление и в гневе побежала к нам, Геллиг был так пьян, что не стоял на ногах. Служка отнес его на закорках вниз, и девицы свезли его домой в экипаже.

Я остался и пил в одиночестве. На сцену вышли трое парней-янки. Тупые, уродливые мужланы из Бауэри взялись орать какую-то плебейскую песню. Зрители шипели на них и всячески освистывали, кричали, чтобы катились ко всем чертям, но парни, на диво стойкие, остались еще на номер. На этот раз они больше не пели, а танцевали, отстукивая башмаками матросскую джигу в бешеном темпе. Я заглянул в программу, чтобы узнать, кто они такие. Они значились там как «Трио Диксонов».

Когда я снова посмотрел на сцену, то Диксонов там больше не было. Я увидел только шесть ног, в диком темпе отбивающих такт, семенящих, стучащих друг о друга, ломающих половицы. Шесть ног, шесть сильных ног в черных брюках.

Занавес опустился, и публика стала аплодировать. Люди ничего не заметили и теперь ничего не видели, когда – одна за другой – к рампе подошли шесть ног, отвешивая поклоны. Шесть ног трех Диксонов.

Кто украл у них туловища? Нет, не так – наверное, нужны были ноги, а не их тела. Тела никуда не годились – безобразные головы, впалые груди, узкие плечи и обезьяньи руки, – кому такая третьесортица нужна? Но эти шесть ног – мускулистые, стройные, сильные, – о да, они чего-то да стоят!

Мой отель находился на 25-й улице Сан-Де-Майо. В нелюдном казино по соседству все еще было шумно. Я вошел туда. На сцене были три женщины, в программе говорилось, что это трио «Грациэллы» – дико скучные блондинки в длинных синих бархатных платьях с разрезами по бокам. Они спели свою песню, а затем, в припев, высоко подняли свои платья в воздух и затанцевали. Они не носили нижних юбок. Их ноги были затянуты в высокие черные чулки. Стройные, крепкие, сильные ноги – я сразу же понял, что они принадлежали трем Диксонам. Внезапно я почувствовал сильный страх, поняв, что у меня тоже что-нибудь украдут. Не только мои ноги – все! Но это чувство длилось всего мгновение, а в следующий миг я уже смеялся над абсурдной мыслью. Мне вдруг пришло в голову: что, если Диксоны застраховали себя против кражи? Наверное, эти три женщины дали им свои костлявые ноги заправских проституток, а сами щеголяют теперь прекрасными диксоновскими ходилками. Но как же Диксонам доказать, что их обокрали? Страховое общество, конечно, откажется уплатить им, и тогда дело дойдет до суда. Я вернулся в отель и набросал письмо Диксонам, предлагая свои услуги в качестве свидетеля.

Страница 914, женский почерк:

Усталая, я еду куда-то вечером, всегда – по какому-нибудь полю или лесу. Там есть стена, длинная серая стена с высокими деревьями за ней. За этой стеной находится большой сад. Иногда стена ломается на короткое время. Если я захочу, то смогу заглянуть в пробоину и узнать, что там за ней.

Дорога утекает вдаль, гладкая, бесконечная. Теперь там есть луг. Густой кустарник окутан сном, лебеди поют в темных прудах, когда наступает ночь. И ни звука, ни малейшей доли эха вокруг.

Когда я подъеду к воротам, то соскользну с седла, поцелую в нос своего серого коня и слегка постучу кнутом по тяжелому железу. Я знаю, что они откроются – медленно, легко, без скрежета петель. Они откроются сами по себе, эти могучие врата, и примут меня в лоно великого сада, сада моих желаний.

Там, вдалеке, среди платанов бродит красивая женщина. Там, куда она идет, ее шаги звенят, как колокольчики на ветру. Когда она дышит, ее дыхание сияет, как серебристый туман. Когда она смеется, соловьи забывают свою песню. Когда она говорит, жемчужины капают с ее губ.

– Мальчик, – говорит она мне. – Мой дорогой мальчик. – И я так счастлива, что моя девочка зовет меня своим мальчиком. Никакие слова не могут описать то, что я чувствую, когда она берет мои руки и целует их. Покой кроется в глазах этой прекрасной женщины, и ее поцелуи наполняют меня умиротворенностью… Скоро, скоро приду я к тем вратам…

Я никогда не нахожу проем – только проломы в стене, да и те загорожены кованой решеткой. Но я могу заглянуть в таинственный сад, если захочу. Там только густые кусты, темные пруды и длинная, широкая дорога, которая никогда не кончается. Вот стена, серая протяжная стена с высокими деревьями, возвышающимися над ней.

Усталая, я еду вечером по полям и лесам – куда-то.

Страница 919, почерк барона:

Я очень хорошо знаю, что это шутка, и я бы от души посмеялся над ней, если бы это случилось с кем-то другим. Но я все еще не могу прийти в себя, и не приду ни сегодня, ни через десять лет. Если я снова увижу баронессу или шутника, который подал ей такую идею, клянусь, стегану хлыстом для верховой езды по их наглым лицам.

Баронесса Изабо Примавези определенно не была святой! Она переспала с польским скрипачом и мистером фон Штачингом. Я полагаю, что у нее тоже была любовная связь со своим шофером и бог знает с кем еще.

В тот раз я заигрывал с ней при дворе – ну да, я хотел заполучить ее, потому что она была красивой женщиной, и к тому же очень популярной. Сил на нее я положил немерено – куда больше, чем на иных претенденток.

Наконец во время бала в казино дело наладилось. Мы сидели в нише, и я заговорил с ней со всем красноречием. Сначала она побледнела, а потом покраснела от моих пылких слов. Ее уши и лоб залились ярко-красным. Она не протянула мне руку, когда встала, но сказала: «Придите ко мне в замок сегодня ночью в три часа. Вы увидите свет в одном окне, влезете в него». И она быстро умчалась танцевать кадриль с финским художником.

Ночью я перелез через решетку сада и