женщины осыпали ударами толстых дубин слабые ноги кляч и тянули их за поводья к быку; они также лупили и быка, пытаясь заставить его развернуться и напасть. И вот он оборотился; встал мордой к морде кобылы. Один мычал, другая ржала – эти звуки из них выбивали удары; никто не думал нападать друг на друга.

Бандерильеро принялись метать дротики. Они обежали быка по кругу, оставляя в его шее, спине, везде, куда только доставали, стальные снаряды. Бык безвольно стоял, ничему не противясь и дрожа от ужаса.

– Бык – трус! Бабы – дрянь! – горланили мексиканцы.

– Крови! Крови! – ревел янки.

Кляч согнали в сторону. Консуэло да Лариос-и-Бобадилья потянулась к своему мечу. Она отдала честь, изготовилась и ткнула быка в бок. «Солнечная сторона» неистовствовала: удар должен быть нанесен между рогами, через шею – в сердце, чтобы бык упал на колени! И она ударила его снова – в морду. Кровь хлестнула на песок. Бедный зверь мычал и весь трясся. Толпа ревела во всеобщем гневе, в одну непомерную глотку; она угрожала выйти на арену и решить дело сама. Пьяный янки заглушил ее всю своим ревом:

– Это верно! Это хорошо! Кровь! Кровь!

Начальник полиции выстрелил из револьвера в воздух, чтобы навести порядок.

– Уймись! – крикнул он. – В этом-то вся шутка! Эти бабы и бык – они друг дружки достойны! – И «солнечная сторона» засмеялась, одобряя его утверждение.

Женщина ударила быка мечом шесть, восемь, десять раз; она вонзила свой меч в его тело. Как только меч ударился о кость, лезвие согнулось и вырвалось из ее руки. Женщина закричала; животное задрожало и замычало. Но теперь толпа поняла великолепную шутку – и зеваки смеялись, сгибаясь пополам от смеха.

Пикадорши, худая и толстая, не могли не улучить момент. Они слезли с кобыл, из-за поясов повыхватывали оружие и, размахивая им, помчались к раненому быку. Все они набросились на зверя, больше не целясь, просто резали, рубили, кололи. Пена выступила на их накрашенных алым губах, темная кровь брызгала на золотистые локоны и усыпавшие их серебряные блестки.

Бык просто стоял неподвижно, извергая кровь из сотни ран. Они тянули его за хвост, подбивали ноги под туловище. Тощая ударила своим кинжалом, сверху, снизу, в оба глаза. Животное было мертво, но эти женщины убили его снова. Стоя на коленях, лежа над тушей, они кромсали ее на куски.

Мексиканцы взревели, чуть не лопаясь от смеха. Такая шутка, такая великолепная шутка! Начальник полиции гордо восседал в своей величественной ложе, потирая мясистые руки о живот, поигрывая бриллиантами на жилете. Затем он подал сигнал к музыке – трубы грянули, и на арену, спотыкаясь, вышел новый теленок!

Именно тогда я увидел, как мадам Бейкер встала со своего места, перегнулась через перегородку, с легким поклоном вошла в соседнюю ложу, подошла к начальнику полиции и ударила его, ударила кулаком прямо в середину лица. Толстяк отшатнулся, кровь тут же закапала на его большие пышные усы. Все видели удар; в одно мгновение стало тихо, как если бы виртуоз-дирижер остановил свой оркестр в разгар дичайшего темпоритма. В этой внезапной тишине мадам Бейкер швырнула ему в лицо перчатку.

– Сын шлюхи! – выпалила она.

Колонисты ухмыльнулись в своих ложах; они полностью понимали юмор ситуации. Мадам Бейкер, содержательница борделя, залепляет начальнику полиции, представителю правительства, блюстителю закона и морали, да еще и называет его в лицо сыном шлюхи.

Но «солнечная сторона» восприняла все иначе. Амфитеатр вот-вот грозил стать полноценным театром военных действий. Пути назад не было, с таким-то вызовом никакое примирение невозможно – либо он, либо она, и пусть решит сильнейший. У шефа полиции немало сил – сотни оскотевших индейцев с заряженными винтовками в руках; но и мадам Бейкер не боялась – здесь и она представляла силу. У нее в друзьях ходил сам губернатор, и отребью на «солнечной стороне» не дозволено было касаться ее женщин.

Толпа притихла, уставившись в ложу, – беспомощная, нерешительная. Они ждали, затаив дыхание, озадаченные. Какую сторону они должны выбрать? Они ненавидели шефа полиции и его банду вымогателей, но почти так же сильно не выносили чужаков. Тут весы могли качнуться в любую сторону – так за какую из них пролить кровь?

Тут мадам Бейкер прошла к ограде арены. Было очевидно, что она повела себя очень импульсивно, не подумав, и теперь только до нее дошло, что ситуация – пан или пропал. Она была всего лишь старой проституткой, продававшей теперь других проституток, но в той же степени она являлась лихой уроженкой Техаса и глубоко презирала этих метисов, надменных неотесанных дикарей, их бриллианты и их налоги на ее ремесло.

– Люди, – воскликнула она, – жители Монтерея! Вас обманули! Это был не бой быков – это была бойня! Они украли у вас ваши деньги! Вытащите женщин с арены, верните свое серебро обратно в кошельки.

Однажды я слышал, как генерал Бут выступал в Хрустальном дворце. Я знаю, как этот великий человек мог покорять массы, но его влияние не шло ни в какое сравнение с влиянием мадам Бейкер на женском бое быков в Монтерее, что в Коахиле. Она сорвала намордник с толпы, развязала языки дьяволам, подстегнула зверя в каждом из них.

– Нас обманывают! Обирают! – завыл этот совокупный пробужденный зверь.

Поднялся вой, все вскочили со скамеек, срывая доски. Тут и там начали бить солдат, выхватили оружие; из карманов тут и там выпрыгивали револьверы и стилеты. Тореадоры, сбившись на арене в кучку, распахнули ворота и с криком бросились с арены, предоставляя ее «солнечной стороне». Колонисты встали с мест, спасаясь к выходам из лож. С ними и шеф полиции попытался увильнуть, но не успел он проделать и двух шагов, как в спину ему прилетела пуля.

Там, где раньше играла музыка, насмерть схватились люди. Бои вскоре захлестнули весь стадион и даже загоны для быков. Винтовки Браунинга вслепую стреляли в пыль, а длинные мачете рубили безобидных зрителей. «Солнечная сторона» с криками и воплями помчалась по песку и заполонила арену. Революция!

Мадам Бейкер гнала своих женщин вперед. Она несла маленькую Мод Байрон – та упала в обморок и висела у нее на руках как мешок. Она больше не произнесла ни слова, спускаясь по лестнице. Люди расступались перед ней.

И вот тогда-то я и покинул сцену своей жизни, исчез в люке, и женщина заняла мое место, украла мое тело. Это случилось, когда мадам Бейкер обратилась к толпе от барьера. В то время мне было хорошо, как будто я растворился, как будто все мое «я» распалось, и ничего не осталось от человека, который смеялся над грубой сценой, разыгрывающейся