были стычки с русскими. Незначительное число людей и лошадей и недостаток боевых припасов заставили меня довести число упряжных орудий до двух шести-фунтовиков и двух гаубиц. Впрочем, я решил тотчас же после прибытия оружия и обмундирования перенести мой склад в горы Шапсугии между Джубгой и Туапсе и так держать 40 человек. Так как множество перебежчиков ожидало только оружия и одежды, то я мог тогда легко создать пехотную роту в 100 человек, взвод конницы в 30 человек и 2 упряжных орудия, и с этим небольшим отрядом мог бы передвигаться по своему желанию и постоянно тревожить русских.

Для наблюдения за неприятельским лагерем на Бакане я оставил лейтенанта Конарцевского с 4 орудиями, дав ему для прикрытия 300 всадников и 600 пехотинцев, и поехал 18 сентября в шапсугские горы с намерением заняться организацией этой части страны. Прибрежные горцы были воодушевлены лучшими чувствами и отнюдь не думали о том, чтобы открыть свою труднодоступную страну отрядам и интригам русских. В Джубге было основано мехкеме, охватившее 3700 дворов. Горные шапсуги были возмущены малодушием абадзехов, отдавших без серьезного сопротивления свою страну под власть царя. Но старики говорили, что это следствие магометанской веры, которая расслабляет людей и превращает их в рабов. Можно вспомнить [104], что горы Шапсугии в наименьшей степени затронуты магометанством, напротив того, абадзехи, среди которых уже давно было сильно влияние наиба, в большинстве приняли Коран и часто становились орудием насильственного распространения новой веры. Этого шапсуги не могли им простить.

Я думал, что найду в Туапсе новости от посланных в Константинополь офицеров, но напрасно прождал несколько дней и, оставив в Туапсе двух унтер-офицеров, отправился в Убыхию, где надеялся укрепиться в случае подхода русских. Эта маленькая, но почти недоступная страна также не думала ни о каких сношениях с русскими. Тамады убыхов, а также уорки, которые там очень многочисленны, очень просили меня устроить здесь квартиру моего отряда. Но, так как это в данный момент было бесцельно и вдобавок убыхи были настолько бедны, что сами должны были покупать зерно у абадзехов и шапсугов, я отклонил это предложение. В Убыхии я особенно поработал над тем, чтобы наладить более тесную связь этой части страны с шапсугами.

5 октября я вернулся в Туапсе, где меня ожидало страшное известие. Я не получил писем из Константинополя, но лазские купцы, которых я очень хорошо знал и которым мог вполне доверять, рассказали мне, что предназначенные для меня ружья потеряны в Трапезунде и больше не прибудут. Дело обстояло таким образом. Несмотря на мои повторные предостережения, мои соотечественники в Константинополе передали 83 ружья некоему Хашиму, слуге Сефер-паши, по происхождению персу, возвращавшемуся из Константинополя в Абазию. Если было неправильно, несмотря на мои просьбы, доверять транспорт оружия чужому человеку, то почти непостижимо, как можно было предназначенное для поляков оружие передавать в руки слуги моего врага – Сефер-паши. Этот Хашим сложил ящики с ружьями в деревянном бараке Трапезундской гавани, а ночью начался пожар, от которого сгорели деревянные части ружей. О том, что случилось с дулами и замками, благородный Хашим ничего не знал. Но это еще не все: транспорт, заключавший в себе 80 пар сапог, 100 рубашек, 100 брюк и 50 шерстяных одеял, столь же легкомысленно был передан одному армянскому купцу и ренегату, который прежде состоял на службе у наиба. Ренегат по имени Мехмед привез эти вещи в Трапезунд, там выгрузил их, продал по грошовой цене и уехал с деньгами в Тифлис.

В 1859 году было определено положить конец моему предприятию. Редко в действительности случается так, чтобы сразу приходилось бороться со столькими препятствиями, как мне в этом году; казалось, что само провидение хотело помешать моей работе.

Никогда столько материальных и моральных испытаний не посещали страну Адыге, как в этом году. Все лето летали тучи саранчи, опустошавшей посевы. В результате этого вскоре начался убийственный падеж скота, захвативший не только рогатый скот, но и овец, и коз, и, наконец, даже домашнюю птицу, так что в некоторых местностях почти не осталось животных. Вскоре после этого начала свирепствовать холера; смертность, особенно в долинах Кубани, была очень высока. И мои солдаты, которые, несмотря на неописуемые лишения, до сих пор почти не были подвержены никаким болезням, теперь в большинстве своем были захвачены господствовавшей здесь лихорадкой, что было особенно плохо при отсутствии у нас врача и лекарств. Русские в этом году выдвинули против Абазии около 60 000 человек, третья часть страны находилась в серьезной опасности и была вовлечена в мирные переговоры. К этому нужно еще прибавить отступничество абадзехов и известие о взятии в плен Шамиля. Все это усугубляло тяжелое положение польского отряда, но все же не вынудило бы меня покинуть Абазию, если бы потеря так легкомысленно посланного снаряжения, и особенно оружия, не нанесла мне смертельный удар.

Мой отряд был низведен со 122 до 93 человек; 11 пали в сражениях с врагом, 18 умерли от ран и болезней, еще 23 были более или менее серьезно больны. Одежда и обувь были в ужаснейшем состоянии; о жалованье не могло быть и речи, и при незначительных услугах, которые мы могли оказать стране, так же как и при тяжелых испытаниях, постигавших ее, было очень трудно получать необходимые продукты питания. У нас было всего лишь 340 орудийных снарядов и 14 ящиков с ружейными патронами. Если бы я получил ружья, то смог бы свести артиллерию до двух или даже до одного орудия и пороха могло бы хватить еще на некоторое время, но теперь это было невозможно.

10 ноября я созвал на реке Антхыр собрание старшин шапсугов, убыхов и части абадзехов, не хотевших входить в сношения с русскими. Мы обсуждали положение страны. В сущности, оно было еще не безнадежным. Натухай была единственная действительная потеря, но эта часть страны в продолжение всей длительной войны адыгов с русскими никогда не могла быть серьезно защищена и всегда жила в известного рода перемирии с неприятелем. Отпадение наиба с 15 000 абадзехских дворов можно было рассматривать только как временное явление. Шапсуги и убыхи еще совсем не были затронуты: чтобы взять равнины первых, врагу потребовалось бы несколько лет. А затем еще горы! За три года неприятель выстроил пять крепостей и принудил натухайцев к перемирию: это вовсе не было большим шагом вперед. Деморализация, вызванная взятием в плен Шамиля и той незначительной помощью, которую мы против ожиданий адыгов могли им оказать, была гораздо сильнее, чем действительные неудачи