– А вы слышьте. Если кто-нибудь из вас ей хоть чем-то поможет, хотя бы заговорит с этой сукой, то увидите, как быстро я пошлю вас с вещами следом.

Того обапола я сажу в камеру вместе с другими, кто покушался на Певца. Один из них уже сошел с ума и разговаривает сам с собой, валит под себя и говорит, что у него в голове включено радио и оно не верит, что он умер. Говорит день и ночь, а утром рассказывает, как голый даппи в одежде из голубого пламени и с акульими зубьями пожирал ему всю ночь плоть и закрывал ему рот, чтобы он не мог кричать. А когда закончил жрать, то открыл рот и обсосал ему лицо своей слюной, густой, как желе. Я ему говорю: «Козлина, ты хоть понимаешь, почему твоя жизнь обрывается до срока?» А он в ответ только одно: «Джа жив, Джа жив, Джа жив». В три часа дня я говорю людям забрать из материного дома все барахло и сжечь его посреди улицы. Зверюга Легго в камере молит, плачет и воет, рассказывает, что его нанял Джоси Уэйлс, а белый, который их натаскивал, был от ЦРУ. Тот цэрэушник носит коричневые штаны и темные очки, даже ночью, и отводит людей натаскивать на взгорье в Сент-Мэри – «наверное, это Сент-Мэри, потому что мы идем на восток и вверх на холмы, а он показывает нам, как заряжать и наводить Эм-шестнадцать и Эм-девять. Дуло винтовки смотрит в безопасном направлении. Курок открываем при взведенном затворе… ой, затвор открываем при взведенном курке. Ручка заряжания в переднем положении. Ставим на предохранитель. Проверяем, пуст ли патронник. Вставляем магазин, толкая его вверх, пока защелки его не зафиксируют. Нижнюю часть магазина нажимаем вверх, убедиться, что он сидит плотно. Нажимаем на верхнюю часть фиксатора затвора, чтобы его высвободить. Толкаем доводчик затвора, убедиться, что затвор в максимально переднем положении и замкнут. Человек с голосом Шустрого Гонзалеса[165] показывал нам, как обращаться с Си-4. Ей-богу, не вру. Мнешь ее, как кусок шпаклевки, вот так. Затем втыкаешь в нее провод, капсюль, соединяешь, закладываешь, отматываешь длинный провод, щелкаешь взрывалкой – и бу-ум, hombre. А так как мне дают кокс и героин, я от него хочу убивать людей и трахать всех подряд – женщин, мужчин, собак, но только от герыча у тебя нестояк, даже если хочешь факаться до не могу. В какую-то ночь нас запирают в тесной комнате, и мы там употеваем, потому как вы, долбаные ямайцы, не имеете ни воли, ни души и даже в сравнение не идете с боливийцами или гребаными парагвайцами, которые за две долбаных недели усваивают куда больше, чем вы, черножопые сраки, усвоите за два года. А ямаец, что прилетел на третьей неделе из Уилмингтона с двумя большими камуфляжными сумками, трогает его за плечо и говорит: «Ты, бро, давай полегче, мы тут как-никак революцию делаем», а с Джоси и Шустрым Гонзалесом, когда мы хотим узнать, горит ли у него еще душа за Свиной Залив, он говорит только на английском, Джоси с ним говорит и на испанском. Ей-богу, он реально может говорить на испанском, я рядом стоял. Не верьте, если он говорит, что не умеет, мы все его слышали. И вот мы тренируемся месяц, днем и ночью, в солдатской форме, и как-то ночью Джоси заходит в комнату и просто шмаляет парня в голову, потому что тот чё-то не так ему сказал. Джоси с Шустрым Гонзалесом уходят и вдвоем что-то долго меж собой перетирают. После этого мы за полночь уходим увозить из дока телегу, полную нового оружия, в том числе и того, Папа, что сейчас при тебе. У тебя стволы тоже из той партии. А тот белый нам сказал: «Вы, ребята, все, как один, спасаете Ямайку от хаоса, так что делаете Божье дело. Спасаете порядок от хаоса. Спасаете Порядок от Хаоса.

Спасаете Порядок от Хаоса.

Спасаете Порядок от Хаоса.

Спасаете Порядок от Хаоса.

Спасаете Порядок от Хаоса.

Спасаете Порядок от Хаоса».

Тут Тони Паваротти дает ему рукояткой ствола.

«После первого раза, что мне дали кокс, я превратился в того, кто без него уже не может. Джа знает: за еще одну дорожку я бы вот так дырку от задницы открыл и подставил тому белому. Видит Джа».

– Это скажешь на суде, – говорю я ему, чтобы оборвать всю эту грязь о содомии, но при этом чувствую, что он меня озадачил. Половина из того, что он говорит, это как бы и не его слова, а то, как он их произносит, вроде и не из Копенгагена.

Затея ЦРУ – глупость несусветная. Тем более учитывая, что все знакомые мне белые, прибывающие сюда с Питером Нэссером, как по лекалу говорят о своей связи с ЦРУ. Но эта ложь как будто подсказывает, что у них нет умственного опыта придумать ее самим. Все равно как если б малолетний мальчуган взялся что-то рассказывать, а по содержанию это оказалась бы телепередача. Это заставляет меня вдуматься глубже, особенно после всего того, что напел Певец, утверждая, что раста на ЦРУ не работает. Все, что мне известно про ЦРУ, это что оно из Америки и хотело бы, чтобы к власти вместо ННП пришла ЛПЯ, потому как коммунизм на Кубе так плох, что там матери уже убивают из-за него своих детей.

Но с чего вдруг ЦРУ воспринимает Певца так серьезно, что пытается его убить? Он ведь, на то пошло, не политикан и с правительством не связан. И отчего б тогда не подослать для этого Джеймса Бонда или другого какого спецагента, чем этих трех опездолов из гетто? Я спрашиваю Джоси, что это за разговоры, а он отвечает, неужели я отупел настолько, что не понимаю – эти щеглы хватаются за любую соломинку, лишь бы я проявил снисхождение; ну а он над этим детским лепетом слишком высоко стоит и мало что в нем понимает. Я решаю не ставить ему на вид, что он только что назвал меня «тупым» – как будто б это не я своими руками вытащил его из пекла шестьдесят шестого года. И какую он порой проявляет кичливость, а с некоторых пор и вовсе разговаривает свысока, как будто я побоюсь подкорнать ту борзость, что выпрастывается из его неотесанной сущности наружу. Я смотрю на него и думаю все это высказать, но сдерживаюсь. А лишь спрашиваю, где гарантия, что он на самом деле не связан с тем покушением, ведь так много людей на это указывают, на что он отвечает: «Брат, если б я хотел Певца убить, он уже давно был бы мертвым».

Верить ему или нет, я не знаю. Многие из темнокожих тоже недолюбливают Певца, но это в основном те, кто носит сорочки с галстуками и работает на Дьюк-стрит. Мне не нравится что-то новое в его взгляде и шипение в голосе, которым он как бы дает понять, что ему все равно, верю я ему или нет. Я чешу голову, пытаясь уяснить год, месяц, день и час, когда этот человек начал меня подсиживать и думать, что превосходит меня по крутизне и лихости. И когда это стали замечать рудбои из гетто. Я последний, кто узнал, что «руди», оказывается, рудбоями себя больше не кличут. Они теперь, оказывается, «шотта». И у них теперь не банды, а «бандгруппы». И они даже общаются по телефону с Америкой. В один из вечеров я отправил с Тони Паваротти послание Певцу и его менеджеру. «Встретимся на Канале Макрегора, – сообщил я, – и раз и навсегда восстановим справедливость». Мы уже углубились в Макгрегор настолько, что даже вонь переменилась. Зверюга Легго и еще двое связаны по рукам, а с ними тот сумасшедший с кляпом: я уже не могу выносить его лопотания. Каждого из них Тони Паваротти пинает сзади под колени, и они падают наземь. С Паваротти стоят еще двое. По другую сторону находятся трое женщин и трое мужчин, которые держат ответ передо мной. Приговор за ними, но судья здесь я. Вот слышится гудение двух моторов, и, подъехав к месту, останавливаются две машины и гасят фары. Вначале из машины выходят двое моих людей. Следом за ними появляются Певец и менеджер.