14 — А мадригалы им пиши! — Мадригал зд.: комплимент в стихах, лирический жанр «салонной и альбомной поэзии» (Квятковский А. Поэтический словарь. М., 1966, с. 149).

XXXI — В четвертой главе в поэзии Ленского усилены элегические, мечтательно-романтические черты.

7-14 — И полны истинны живой… — П отмечает ту особенность романтической лирики, о которой Г. А. Гуковский писал: «…творчество Жуковского, создавшее характер, сливается в некое единство, где отдельные произведения служат элементами, частями, восполняющими друг друга, а все они вместе предстают как некий роман души; это был первый очерк первого психологического романа в русской литературе, без опыта которого не мог бы быть построен потом и реалистический роман» (Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965, с. 139).

9 — Так ты, Языков вдохновенный… — Языков Николай Михайлович (1803–1847) — поэт-романтик. Языков познакомился с П летом 1826 г., когда он, студент Дерптского (ныне Тартуского) университета и приятель А. Н. Вульфа, приехал погостить в Тригорское к Осиповым. Однако еще в 1824 г. П обратился к Языкову с дружеским посланием («Издревле сладостный союз…» II, 1, 322–323). Характеристика творчества Языкова в 9-14 стихах строфы XXXI исключительно точно оценивает эстетическую природу лирики романтизма. Упоминание элегий Языкова вносит усложняющий оттенок в диалог с Кюхельбекером в строфах XXXII–XXXIII.

XXXII, 1 — Но тише! Слышишь? Критик строгой… — Критик строгой — В. К. Кюхельбекер. Строфы XXXII–XXXIII представляют собой ответ П на статью Кюхельбекера «О направлении нашей поэзии…». Осуждая элегию, Кюхельбекер противопоставлял ей высокие жанры поэзии, в особенности оду. «Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу Отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга. В элегии — новейшей и древней стихотворец говорит об самом себе, о своих скорбях и наслаждениях. Элегия <…> только тогда занимательна, когда подобно нищему, ей удается (сколь жалкое предназначение!) вымолить, выплакать участие» (Кюхельбекер, с. 454).

7 — Жалеть о п р е ж н е м, о б ы л о м… — П выделил курсивом часть этого стиха как цитату из статьи Кюхельбекера. Имеются в виду слова: «Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях» (там же, с. 456). П остро реагировал на статью Кюхельбекера. В предисловии к печатному тексту первой главы ЕО он иронически писал: «Станут осуждать <…> некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие» (VI, 638). Выделенные П слова — цитата из той же статьи Кюхельбекера (см. с. 244). В дальнейшем П начал критическую статью, посвященную обсуждению тезисов Кюхельбекера, а также написал по поводу его статьи пародийную «Оду его сият. гр. Дм. И. Хвостову» (II, 1, 387–389). См.: Тынянов, Пушкин и его современники, с. 105–115.

Отношение П к статье Кюхельбекера было сложным: признавая ее выдающимся явлением в истории русской критики и солидаризируясь с критической стороной позиции Кюхельбекера, П не мог согласиться с архаизаторским пафосом программы критика.

10 — Трубу, личину и кинжал… — П перечисляет символические атрибуты Мельпомены — музы трагической поэзии. Закончивший 7 ноября 1825 г. «Бориса Годунова», П полагал, что именно трагедия окажется генеральным путем русской литературы.

XXXIII, 5 — Припомни, что сказал сатирик! — Сатирик зд.: И. И. Дмитриев (1760–1837) — поэт, соратник Карамзина.

6-8 — Ч у ж о г о т о л к а хитрый лирик… — В сатире «Чужой толк» (1795) Дмитриев осмеял одическое «парение», обвинив творцов торжественных од в неискренности и продажности и изобразив ловкого автора:

Лишь пушек гром подаст приятну весть народу,

Что Рымникский Алкид поляков разгромил

Иль Ферзен их вождя Костюшку полонил,

Он тотчас за перо и разом вывел: ода!

Потом в один присест: такого дня и года!

«Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!

Не лучше ль. Даждь мне Феб!.. Иль так: Не ты одна

Попала под пяту, о чалмоносна Порта!

Но что же мне прибрать к ней в рифму, кроме черта?

(Дмитриев, с. 115–116).

XXXIV, 9 — И впрям, блажен любовник скромный… — Любовник зд.: «влюбленный», «возлюбленный». Пушкинская эпоха знает два употребления слов «любовник» и «любовница». Одно имеет значение «влюбленный в кого-нибудь, возлюбленный, любимый» (Словарь языка Пушкина, II, 521); второе означает «мужчину, с которым женщина находится во внебрачной связи», или соответственно женщину (там же, с. 522–523). Количество употреблений в том или ином значении в творчестве П неодинаково: в первом «любовник» — 58, «любовница» — 30; во втором — соответственно 11 и 10. «Любовник» в значении «возлюбленный» был функциональным галлицизмом (amant, — e) и воспринимался как поэтизм, второе значение звучало прозаически.

XXXV, 6–8 — Ко мне забредшего соседа… — Работая в 1824–1825 гг. над «Борисом Годуновым», П читал его А. Н. Вульфу (ср. в дневнике Вульфа: «…в глазах моих написал он и «Бориса Годунова…» — цит. по: Пушкин в воспоминаниях современников, т. 1, с. 421). В у л ь ф Алексей Николаевич (1805–1881) — сын соседки и приятельницы П, тригорской помещицы П. А. Осиповой, в период михайловской ссылки П — дерптский студент. Во время посещения Тригорского Вульф приятельски сошелся с П и познакомил его в 1826 г. с Языковым. Вульф оставил дневник, богатый сведениями о П (см.: Вульф А. Н. Дневник. М., 1929).

Строфа XXXV, рассчитанная на то, чтобы вызвать у читателей иллюзию полного и непосредственного автобиографизма, на самом деле подчинена художественным законам литературной полемики и в этом отношении определенным образом стилизует реальный пушкинский быт. Позже Б. Федоров, как писал П, «выговаривал» ему за то, что он «барышен благородных и вероятно чиновных назвал девчонками (что, конечно, неучтиво), между тем как простую деревенскую девку назвал девою:

В избушке распевая, дева

Прядет

(XI, 149)».

В комментируемой строфе проявляется та же стилистическая тенденция: простонародный быт трактуется как поэтический, а дворянский дается средствами фамильярно-сниженной стилистики. Соответственно сдвигаются характеристики няни и соседа. Слово «подруга» в поэтической традиции тех лет окрашено было в тона литературности, лиризма и звучало