Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что тебе мешает?
— Я не мог заработать на жизнь писательским трудом, пока мне не исполнилось сорок восемь лет, дорогая, — ответил он. — Я написал два романа, которые рецензенты назвали классикой, но они принесли только пять тысяч долларов. И лишь после публикации «Крестного отца» я сумел прокормить свою семью. Я слишком долго был беден, чтобы что-то менять на излете жизни.
* * *
После его инфаркта в 1992 году я вновь обратилась к нему с тем же вопросом:
— Не пора ли браться за книгу о Борджа?
— Сначала я должен написать еще два романа о мафии, а потом смогу взяться и за Борджа, — ответил он. — А кроме того, мне нравится общение с этими господами.
Я не уверен, что готов отпустить их от себя.
Когда мы жили в Малибу, после операции на сердце, Марио, если плохо себя чувствовал или хотел отвлечься, читал книги об Италии эпохи Ренессанса и писал отдельные главы романа о Борджа, которые потом читал мне, чтобы мы могли их обсудить.
Марио далеко не всегда соглашался с экспертами.
— Лукреция была хорошим человеком, — как-то раз, когда мы работали в кабинете, заявил он мне.
Я рассмеялась.
— А остальные?
— Чезаре был патриотом, которому хотелось стать героем, — очень серьезно ответил Марио. — Александр — любящим отцом, образцовым семьянином. Как и большинство людей, они далеко не всегда творили добро, но из-за этого их нельзя зачислять в злодеи, — разговор этот затянулся, но тем же вечером Марио завершил главу, в которой Чезаре убеждает Александра позволить ему сложить с себя кардинальский сан.
Желание покинуть дом и выйти в свет Марио высказывал в одном-единственном случае: если в наш город приезжал Берт Филдс, выдающийся историк, адвокат Марио и один из ближайших друзей. Всякий раз, когда мы встречались, на Восточном побережье или на Западном, по ходу обеда разговор обязательно переходил на Борджа. Берта величие и предательства Ренессанса захватывали не меньше, чем Марио.
— Когда ты закончишь книгу о Борджа? — всегда спрашивал он.
— Я над ней работаю, — отвечал Марио.
— Он действительно много сделал, — подтверждала я.
И лицо Берта освещала довольная улыбка.
Время шло, Марио часто звонил Берту, чтобы поделиться мыслями, задать вопрос, поинтересоваться его мнением. После разговора с Бертом Марио обычно обсуждал со мной книгу о Борджа, работа над которой шла полным ходом.
* * *
— Я готова помочь тебе закончить книгу о Борджа, — предложила я в 1995 году, после того, как мы целый день обсуждали природу любви, человеческих взаимоотношений, предательства.
— Соавторы у меня могут появиться только после смерти, — с улыбкой ответил он.
— Хорошо, — кивнула я. — Но что мне тогда делать с незавершенной книгой?
Он рассмеялся.
— Дописать ее.
— Не смогу, — ответила я. — Не вспомню, чему ты меня учил, — я и представить себе не могла, как сумею жить без него.
Он похлопал меня по плечу.
— Сможешь. История тебе знакома. Я написал большую часть, и мы говорили об этой книге не один год. Тебе останется лишь заполнить пропуски, — он коснулся моей щеки. — Я же научил тебя всему, что умею сам.
За две недели до смерти, несмотря на то, что сердце сдавало, Марио оставался бодр и активен. Я сидела у его стола, когда он вытащил из нижнего ящика стопку листов линованной желтой бумаги, исписанной красным фломастером. Я думала, это отрывок «Омерты», но, как выяснилось чуть позже, ошиблась.
— Прочти, — он протянул мне стопку.
Читая, я начала плакать. То была последняя глава книги о Борджа.
— Допиши ее, — попросил он. — Обещай мне.
И я дописала.
Кэрол Джим.