Женщины, привлекавшие внимание местных мальчишек, делились на две категории. Особый интерес вызывали stranieri — красотки, приехавшие на Прочиду, чтобы провести здесь летний отпуск и отдохнуть от томительного однообразия жизни в своих северных городах. Эти женщины, независимо от возраста или семейного положения, являлись потенциальной добычей, и молодые островитяне охотились за ними, как за редкими сокровищами. Высшим достижением считался летний роман, и любой юноша, которому удавалось добиться полной благосклонности одной из приезжих женщин, заслуживал большое уважение в своей компании. Сексуальное сближение со старшей по возрасту женщиной рассматривалось как важный первый шаг на пути превращения мальчика в мужчину.

К девушкам с острова — постоянно хихикающим отроковицам, которым через несколько лет предстояло стать молодыми женами и матерями, — относились совсем по–другому. К ним обращались с уважением, их красоту парни обсуждали между собой шепотом и позволяли себе разве что лишний раз взглянуть на особенно привлекательную соседку. Большинство местных девочек проходили помолвку сразу после шестнадцатилетия, а то и раньше и выходили замуж до достижения двадцати лет. «Будь особенно осторожен, имея дело с местными девушками, — сказал мне Нико одной теплой ночью. — То, что тебе представляется совершенно невинным жестом, может быть истолковано совсем иначе. Здесь живут своей жизнью и внимательно следят за всем, что так или иначе ее касается. Если захочешь заговорить с симпатичной девочкой, сначала хорошенько подумай — а то, не ровен час, окажешься к концу недели семейным человеком».

Попав на Прочиду, я словно перенесся на несколько веков в прошлое. Моральный кодекс здесь был очень строгим и неотступно соблюдался. Женщина должна была выходить замуж девственницей, и это требовалось доказать не только молодому мужу, но и всем соседям. Для этого на рассвете из окна вывешивали запятнанные кровью простыни молодоженов. Если муж не мог предоставить такого доказательства добродетели своей супруги, он имел право расторгнуть свой брак, и даже если этого не случалось, над молодой четой повисала туча общественного осуждения, которая могла сохраняться десятилетиями. Католическая церковь пользовалась большим авторитетом, но священники казались не такими формалистами и вели себя гораздо дружелюбнее, чем их коллеги у меня дома, их воскресные проповеди были полны радости и смеха, а не мрачных поучений. Священник и местный криминальный босс были на острове самыми уважаемыми людьми, к которым обращались, если следовало решить проблему или сделать трудный выбор.

— На днях Сильвио, шофер Фредерико, рассказал мне одну историю, — сказал мне Нико, подставляя лицо теплым солечным лучам. — Это было в войну. Один из местных ушел воевать с немцами, а может, с англичанами — не знаю. В общем, ушел, и все тут. Острову тогда здорово досталось, как, впрочем, и всей Италии, и с деньгами было черт–те как туго. И представь: женщина с тремя детьми, без всяких доходов, а муж, насколько ей известно, погиб где–то на войне. Вот ей и пришлось исхитряться по–всякому, чтобы прокормить себя и детей.

— Она стала проституткой? — спросил я и попытался взглянуть на него, но чуть не ослеп от ударившего в глаза солнечного света.

— А как еще, по–твоему, она могла зарабатывать? — спросил он. — Пойти в наемные убийцы? Ей нужно было кормить детей, и она сделала то, что могла. А потом война закончилась, и угадай, кто пришел домой?

— Ее муж?

— Точнехонько в яблочко! — отозвался Нико. — Не успел он пробыть на острове и пятнадцати минут, как сотня самых близких и верных друзей сообщила ему, что, пока он был бог знает где, его жена напряженно трудилась по ночам. Парень, понятно, сначала решил убить ее. Потом — развестись с нею. Не хотел ни видеть ее, ни слышать о ней. В общем, он так раскипятился, что сам не знал, чего хочет.

— И что же он сделал? — спросил я. История меня не на шутку захватила.

— Как–то по дороге он встретил местного священника, — сказал Нико. Теперь он повернулся ко мне, и его массивная фигура загородила слепившее меня солнце. — Они обсудили всю эту историю, а когда закончили, священник сел, закурил сигарету и наставил его на путь истинный.

— То есть как — наставил?

— Он сказал ему, что, если он оставит эту жену и отправится искать другую, откуда ему, черт возьми, знать, что его новая жена тоже не была шлюхой? Священник сказал ему: «Дома ты, по крайней мере, будешь иметь дело со шлюхой, которую хорошо знаешь. Зачем тебе рисковать связываться с незнакомой шлюхой?» Парень кивнул — с этим и впрямь не поспоришь, — еще несколько лет он продолжал злиться на жену, но все же оставался с нею.

— Они до сих пор вместе? — Я пошел дальше, и ласковые волны облизывали мои ноги, обожженные горячим песком.

— Не просто вместе — они родили еще одного ребенка. Красивая девочка, твоего примерно возраста. И вот что получается: два человека, любившие друг друга, остались вместе только потому, что какой–то мудрый старый священник умел работать мозгами и подбирать нужные слова. А теперь скажи: можно ли было получить такой совет от какого–нибудь из этих пьяниц, этих тощих ирландцев из Нью—Йорка?

— Если честно — сомневаюсь, — ответил я.

Каждое утро я проводил в обществе Фредерико Ди Стефано — тучного мужчины лет под семьдесят, с густой, совершенно седой шевелюрой, ухоженными седыми могучими усами и крупным лицом с продубленной солнцем юга Италии кожей. Я сидел с ним за столом, прятавшимся под буйно разросшимися виноградными лозами. Его вилла венчала вершину холма, откуда открывался впечатляющий вид на море и залив. А позади раскинулся занимавший дюжину акров виноградник с лозами, опиравшимися на крепкие подпорки, среди которых постоянно трудилась бесшумная армия работников. Именно в этом покойном, прекрасном и величественном окружении Фредерико начал уроки, целью которых была моя дальнейшая подготовка к жизни в преступном мире. Он выходил через черный ход прямо из своей кухни, держа в руках серебряный поднос, на котором всегда были чашки, тарелочки, большой кофейник с горячим эспрессо» и вазочка со свежеиспеченными бисквитами. Он наливал нам обоим по чашке кофе, к которому никогда не предлагал сахара, и садился напротив меня на массивном деревянном стуле, украшенном ручной резьбой. По–английски он говорил хотя и с акцентом, но практически свободно, а выучил он его во время двухлетнего пребывания в Лондоне, куда его десятилетним мальчиком отправили родственники лечиться от возникшего еще в детстве рака. Там он лишился пораженной почки, зато приобрел глубокую привязанность ко всему английскому, за исключением чая.

— Я часто слышал, что, мол, англичане — холодные люди, — сказал он мне. — Знаю из личного опыта, что это не так. Они любят жизнь, умеют жить и понимают жизнь лучше, чем большинство других наций. Но в отличие от нас, итальянцев, они держат других на расстоянии и сооб–щают о себе ровно столько, сколько тебе необходимо знать. И тебе необходимо этому научиться.

— Ваш отец жил так же? — спросил я его, после того, как, держа тяжелую кружку обеими руками, выпил горячий кофе–эспрессо так, как он меня учил — несколькими большими быстрыми глотками.