Мы подарили им лошадь.

Пегую с белой гривой двухлетку отличных кровей по имени Аннарела. У нее был золотистый, как солнце, чепрак, белые ноги, хвост и треугольная отметина на голове. Подарок предназначался и отцу, и матери Анны — они оба любили ездить верхом и сейчас были просто ошеломлены тем, что у них появилось столь прекрасное животное, особенно если учесть, что в этой части света таких очень немного. Фредерико понадобилась неделя, чтобы купить и доставить лошадь, притом что он делал все тайно и не пользовался для организации покупки ни телефоном, ни телексом.

— Вы уверены, что она понравится отцу Анны? — спросил я Фредерико, который стоял посреди своего ярко освещенного сарая и смотрел, как пегая лошадь с белой гривой осторожно брала губами ломтики яблока с моей ладони. — У него же дюжина лошадей в конюшне. Зачем ему еще одна?

— Те — работяги, они годятся только на то, чтобы возить в город телеги с вином, — ответил Фредерико, поглаживая гриву Аннарелы. — А это чемпионка, от которой у него пойдет род чемпионов. Таких, на которых никому не будет стыдно сесть.

— Дон Фредерико зря деньги не выбросит, — восхищенно заметил Нико, рассматривавший лошадь со стороны и внимательно оценивавший ее ноги и мускулистую грудь. — Только если бы этим занимался я, то купил бы сразу пару. Одну сюда, а одну в Штаты.

— Вот уж не знал, что ты любишь верховую езду, — удивился я. Аннарела ласково потерлась носом о мое плечо.

— Сам я никогда в жизни не залезал на такую скотину, — ответил Нико. — Я предпочитаю, чтобы верхом ездили другие. Например, жокеи на ипподроме. Такая лошадь может принести миллионы.

— Вместо миллионов она принесет огромное удовольствие моим друзьям Паскуа, — сказал Фредерико и повернулся ко мне. — Ты хорошо проявил себя здесь, даже за такое короткое время. Ты относился к нашим урокам, как подобает серьезному молодому человеку, и научился уважать наши обычаи. Мне хотелось бы, чтобы ты запомнил то, чему научился, на всю свою жизнь. Если это получится, то я буду чувствовать, что выполнил свою задачу.

Я подскочил к дону Фредерико, обнял его и почтительно поцеловал в обе щеки.

— Я никогда не забуду вас, — сказал я. — И это место. Я навсегда запомню дни, проведенные в вашем обществе.

— Это будет честью для меня и моей родины, — ответил дон Фредерико с коротким поклоном. Потом он взял Аннарелу под уздцы и ввел в стойло.

Обед подходил к концу; мы перешли в гостиную, куда напоследок подали по стаканчику «стреги».

— А теперь иди, молодой человек, — сказал мне Эдуардо, когда я не без труда справился с крепчайшим напитком. — Хватит тебе скучать среди стариков. Я уверен, что Анна ждет тебя, и если она настоящая дочь своего отца, то у нее не слишком много терпения.

— Благодарю вас, — ответил я, стараясь без чрезмерной поспешности покинуть просторную комнату, находившуюся через коридор напротив столовой.

— Non се di che, — отозвался Эдуардо Паскуа, наклонив голову в полупоклоне.

— Вы позволите мне попросить вас об одной вещи? — сказал я, уже взявшись за ручки двери. — Ваше согласие будет много значить для меня.

— Если так, спрашивай, — ответил Эдуардо. — А я постараюсь не разочаровать тебя.

— Можно ли мне предолжить Анне первой покататься на этой лошади?

Эдуардо Паскуа рассматривал меня в течение нескольких долгих мгновений, а потом медленно кивнул.

— Ей это будет приятно, — сказал он чуть заметно дрогнувшим голосом. — А мне — еще приятнее.

Той ночью, под надзором улыбающейся полной луны, Анна Паскуа долго каталась на пегой лошади с белой гривой по безлюдному песчаному пляжу, окаймлявшему маленький курортный остров посреди Средиземного моря. Я сидел на прохладном песке, положив руки на колени, и, не отрывая взгляда, смотрел, как она плавно проезжала мимо меня. Ветер развевал ее длинные волосы, надувал, как парус, ее платье, ее руки спокойно держали повод, слабый прибой время от времени обдавал солеными брызгами ее босые ноги. Она ехала без седла и иногда наклонялась и шептала на ухо лошади что–то такое, что не мог слышать никто другой. В те часы весь остальной мир не имел значения, не существовало никаких других мест. Несмотря на прохладу ночного воздуха, мое лицо и руки оставались теплыми, а душа и тело были исполненны покоя.

О, если бы эта ночь никогда не кончалась.

Мой мир разрушился уже следующим утром. Я повернулся в постели, пытаясь спрятать лицо от ранних солнечных лучей, потом открыл глаза и увидел дона Фредерико. Он сидел на стуле спиной ко мне, глядя на море, беззвучно ласкавшее влажный песок.

— Оденься и выходи ко мне на террасу, — сказал он, как только услышал, что я пошевелился.

С этими словами он беззвучно вышел из комнаты во внутренний дворик. Я поспешно натянул рубашку поло и чистые джинсы.

— Что случилось? — Я стоял перед ним на залитых косыми лучами восходящего солнца прохладных каменных плитках пола маленькой террасы, примыкавшей к моей комнате.

— Покушались на жизнь Анджело, — ответил Фредерико. Лишь полыхавшие глаза выдавали степень его гнева. — Его предал один из своих же людей.

— Он жив? — Я почувствовал, как у меня сразу затряслись руки и ноги.

— У Анджело не одна жизнь в запасе. В него дважды стреляли, и оба раза мимо.

— Кто это сделал? — спросил я, подойдя ближе к старику.

— Я не знаю имени того, кто стрелял, — ответил Фредерико. — Мне известно только, кто заказал эти выстрелы.

Я ухватился обеими руками за запястья дона Фредерико и крепко сжал их, словно искал опоры против сокрушительного удара накативших на меня эмоций.

— И кто же?

— Нико, — сказал Фредерико.

— Это просто в уме не укладывалось, — сказал я Мэри, когда мы шли бок о бок по больничному коридору. — Все эти недели были посвящены разговорам о чести, верности и дружбе, и вдруг я узнаю, что человек, которому доверяли и Анджело, и я, организовал попытку его убийства.

— Такое было бы непросто понять и зрелому взрослому человеку, — ответила Мэри. — Что уж говорить о семнадцатилетнем юноше.

— Я жил в мире, где не разрешается слишком долго оставаться молодым, — продолжал я. — И, когда я был, в общем–то, еще ребенком и переживал свое первое любовное увлечение, мне пришлось принять чрезвычайно серьезное взрослое решение насчет того, жить Нико дальше или умереть.

— Вы могли вернуться вместе с Нико в Америку, — сказала Мэри. — А там уже Анджело сам разобрался бы со всем.

— Это не входило в их план, — ответил я. — С Нико я должен был расправиться сам. Это был еще один урок, который мне следовало усвоить.

— Но, Гейб, ведь вы могли отказаться, — сказала Мэри и, остановившись возле питьевого фонтанчика, наклонилась и сделала большой глоток. — Просто взять и сказать: нет.