Ювелирная мастерская А. Хольминга. 1900-е гг.

Евгений Карлович (1874–1960), поучившийся затем в Академии художеств в Ханау, в Германии, а также у С. Зайденберга и Ю. Оллила, стал не только искусным дизайнером-«композитором» разнообразных украшений и талантливым художником-портретистом, близким к «мирискусникам», но и фактически более двух десятилетий (с 1896 по роковой 1918 год) руководил петербургским отделением фирмы совместно с отцом и младшим братом Агафоном Карловичем. Первенец Карла Густавовича на столь памятной для семьи Всемирной выставке 1900 года удостоился получения пальмовой ветви – знака офицера Академии изящных искусств.

Третий сын Александр Карлович (1877–1952), проучившийся, чтобы по-настоящему овладеть тонкостями профессии ювелира, четыре года в училище барона Штиглица, а также у Кашо в Женеве, сделался достойным руководителем и одновременно художником московского отделения фирмы Фаберже.

Младшенький Николай Карлович (1884–1939), побывавший в учениках у американского художника Сарджента в Англии, стал художником по ювелирным изделиям, а в 1906 году уехал работать в лондонском филиале фирмы отца сначала с Артуром Бо, а затем с Генри-Чарльзом Бэйнбриджем.

Что же касается Агафона Карловича (1876–1951), то он, закончив коммерческое отделение гимназии Видемана и проявив себя выдающимся знатоком камней, с 1898 года стал экспертом Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца и оценщиком Ссудной казны, к тому же практически являлся оценщиком Кабинета. По итогам выставки 1900 года в Париже второго сына Карла Густавовича жюри наградило золотой медалью.[664] Под Петербургом, неподалёку от железнодорожной станции Левашово, в Осиновой Роще он выстроил себе дачу, окружённую каретными сараями и конюшнями, причём не забыл возвести и дом для прислуги. Однако и отдыхая, ювелир не забывал о деле: в его дачном доме до недавнего времени сохранялись огромный сейф и остатки рабочих мест мастеров.[665]

У Карла Фаберже, ставшего всемирно известным, наперебой закупали вещи для подарков не только монархи всей Европы и американские миллионеры. По приглашению сиамского принца Чакробонга, учившегося в Петербурге и прекрасно знавшего русский язык, глава прославленной фирмы посетил далёкую восточную страну, где король Чулалонгкорн пришёл в такой восторг от работ петербургского мастера, что даровал Карлу Густавовичу звание придворного ювелира и эмальера. С 1906 года в течение девяти лет представители единственной из русских фирм Фаберже ежегодно приезжали в Сиам, а заодно не забывали побывать в поисках возможных заказчиков при дворах индийских магараджей в Непале. Для храма-усыпальницы короля Чулалонгкорна Карл Густавович по просьбе нового владыки исполнил из зелёного сибирского нефрита большую статую Будды и дивную огромную чашу поражающую красотой золотой оправы, дополненной розовой эмалью и алмазами.[666]

Львиная доля и прочих вещей была вырезана из этого камня, столь ценимого на Востоке. Поскольку нефрит не подвержен изменениям, даже в земле сохраняя свою красоту и нетленность, считалось, что он защитит и тела умерших в захоронениях. К тому же китайцы приписывали драгоценному минералу качества, присущие достоинствам и добродетелям благородного мужа. Блеск от мерцания света на полированной поверхности и скрытая теплота нефрита напоминали о щедрости и сострадании, полупрозрачность, позволяющая видеть камень насквозь, символизировала праведность и справедливость. Мелодичный звук, возникающий при ударе казавшихся чистыми и холодными на ощупь нефритовых пластин одна о другую, разносился далеко вокруг, делая камень эмблемой мудрости. Трудность же его обработки и присущую одновременно нефриту хрупкость сравнивали с верностью и мужеством. Даже заострёнными кусками камня, именуемого по-китайски «юй», трудно пораниться, и в этом нефрит подобен подлинно высокородному человеку, всегда сохраняющему сдержанность и самообладание.[667]

Иметь хоть что-нибудь, вышедшее из рук признанного, обласканного всевозможными наградами мэтра становится всё более престижным. Его магазины постоянно были полны покупателями из самых различных слоёв общества. Одни выбирали вещи, украшавшие витрины, другие, внимательно изучив регулярно обновлявшиеся прейскуранты, просили показать им полюбившееся изделие, третьи, не найдя себе ничего по душе, обращались к хозяину фирмы, сидевшему в зале за своей конторкой. Чаще всего капризного клиента передавали в руки вызванного дизайнера-«композитора», но особо важными особами Карл Густавович Фаберже занимался сам.

Случалось, что из-за своей загруженности владелец магазина забывал нужные детали, оговорённые с высокопоставленным заказчиком, и тогда начинал отыскивать сотрудника, который во время разговора мог стоять поблизости, надеясь, что тот слышал хотя бы обрывки фраз. И как же огорчался и удивлялся Карл Густавович, почему это ухо находившегося рядом человека ничего не уловило из важной беседы. Поскольку такие афронты не единожды повторялись, то у служащих фирмы даже сложилось присловье, что отвечает не тот, который принимает, а тот, кто рядом стоит.

Сам известный художник и дизайнер, Карл Густавович Фаберже передавал разработанные им проекты, а подчас лишь задумки будущих вещей, своим сотрудникам-«композиторам». Ни малейшая деталь не ускользала от его внимания. Правда, частенько времени на кропотливую доводку эскизов не хватало, и тогда случались курьёзы.

Из-за спешки глава фирмы подчас вручал для исполнения не законченные рисунки, а только наброски, причём для скорости, чтобы можно было выбрать наиболее подходящий вариант, на одном и том же листе каждая из половин симметричного предмета оформлялась в разных вариантах. По недосмотру так и сделали точно по хозяйскому эскизу несколько забавных изделий с декором сразу в двух не очень-то сочетающихся стилях.

Однажды вообще случился конфуз. Поступил заказ на икону, на обороте которой непременно следовало вырезать полный текст молитвы «Отче наш». Будучи уверен, что гравёр твёрдо знает Закон Божий, Карл Густавович Фаберже спокойно вывел на рисунке красивым шрифтом начальные два слова и, опустив дальнейшие, присовокупил к ним указание: «и так дальше». Но как же смеялся ценящий юмор глава фирмы, увидев красовавшиеся на священном предмете не привычные фразы общеизвестной канонической молитвы, а надпись, точно скопированную с его собственноручной, столь опрометчиво коротко написанной резолюции: «Отче наш и так дальше».[668]