Уже на следующий день я был в камере для голодающих, ко мне присоединился Журкин. По какому-то нелепому совпадению или благодаря симпатии кого-то из администрации меня непосредственно с голодовки вызвали для интервью журналисту русскоязычной газеты. Где я ему рассказал обо всем происходящем, хотя общая голодовка была еще не объявлена и не вступил в силу запрет на передачи продуктов. Через несколько дней голодать стала вся тюрьма, требуя возврата того, что положено по закону. Самую большую роль в этой голодовке сыграл латвийский криминальный авторитет Волохо Кипеш, который давал интервью по мобильному телефону различным СМИ. Естественно, принял весь удар на себя. В какой-то мере он организовал, что голодало если не 100, то 99 процентов заключенных. Через пару дней заключенные начали массово вскрывать вены, на воле был создан комитет поддержки заключенных, состоящий в основном из их родственников. К сожалению, в этом случае латвийским заключенным ничего добиться не удалось. Запрет отменили только через полгода. Я и Журкин свои личные права отстояли. После голодовки мы были помещены в двухместную камеру с евроремонтом. Обычно подельников вместе не сажают. Фактически нас признали «политическими», потому что ни для кого таких уступок никогда не делалось.

Третья голодовка была в знак протеста против того, что Генеральная прокуратура опротестовала кассационный приговор, когда нас признали хулиганами, а не террористами. С помощью этой голодовки был вызван консул в срочном порядке.

Четвертую голодовку я объявил в крытой тюрьме, протестуя против затягивания экстрадиции в Россию. Ждал несколько месяцев. А тут меня вывезли в течение десяти дней. В Новокуйбышевске я первый раз голодал, протестуя против своего незаконного помещения в штрафной изолятор. Все это происходило на фоне общих волнений, которые мне тоже хотелось таким образом поддержать. И шестую, последнюю, голодовку я объявил, протестуя против незаконного помещения в штрафной изолятор. Помещали за курение якобы в неположенном месте с неположенное время. То есть придирки были совершенно абсурдные. Все эти рапорты писались просто из-за моего нормального, независимого поведения, нежелания прогибаться перед каким-нибудь начальником отряда или еще кем-то. После шестой голодовки рапорты перестали рассматриваться начальником тюрьмы. После пятой голодовки я дал интервью местному телевидению, где рассказал, за что помещают в штрафной изолятор, какой беспредел творится на Новокуйбышевской зоне. Телевидение от себя добавило очень смешную вещь, что хозяин зоны куплен латышскими нацистами, поэтому издевается надо мной, борцом за права русскоязычного населения Латвии.

По прибытии на Новокуйбышевскую зону, на третий день, меня в течение двух часов избивали, заставляя подписать непонятную бумагу о том, что я не отказываюсь от работы. Я не собирался отказываться от работы. Но и подписывать я ничего не собирался. За это мне отбили почки, печень, внутренности. После этого я, естественно, ждал любого повода, чтобы протестовать против беспредела в Новокуйбышевском лагере.

— Насколько чревато расправой организовывать бунт на зоне?

— Это… чревато. Заключенные обычно стараются замаскировать свой бунт под какие-то непонятные действия именно для того, чтобы предотвратить введение карательных отрядов. Мы в Новокуйбышевске, например, отказывались от еды, потому что она… неправильно сготовлена, потому что ее мало. Потому что в один день неожиданно все бараки начали стопроцентно выходить в столовую, хотя обычно многие люди туда не ходили, питались сами. Но тут неожиданно вышли все. Сначала еды оказалось недостаточно для всех. Естественно, есть отказались все — из солидарности с теми, кому не хватило. Хлеб взяли все — чтобы это не выглядело как голодовка. А после этого еда оказывалась остывшей, слишком жидкой, чего-то в ней не хватало. То есть мы просто придирались к качеству питания. Причиной было то, что в лагере перед этим пытались ввести слишком жесткий режим, и наше поведение в столовой привело к тому, что последний ужин во время этих волнений происходил в пять часов утра. После чего хозяин зоны пошел на соглашение с заключенными, обещал не вводить никакого зверского режима. Мы со своей стороны обещали ему закрывать глаза на качество питания в столовой, на текущие крыши бараков, на то, что никакого производства нет, невозможно заработать себе на чай и сигареты. Если бы голодовка была объявлена более жестко, был бы введен отряд ОМОН, который бы всех вымолачивал. Каждый день.

Неизвестно, у кого бы первого лопнуло терпение, но я считаю, что сила духа — она гораздо сильнее, чем омоновские дубины. Потому что в других тюрьмах и не такое выносили люди. И вскрывали себе животы, как в Тольятти. Очень много крови льется в местах лишения свободы. Когда не помогает голодовка, люди вскрывают себе вены, заливают камеры кровью, вскрывают себе горло, вскрывают животы…

Существуют совершенно ужасные тюрьмы, такие как «Белый лебедь», «Черный дельфин», где содержатся пожизненные заключенные. Куда специально привозятся, как бы проездом, этапом, те заключенные, которых надо сломать. Которых надо превратить в животных. Там избиения, издевательства на порядок более жестокие, все направлено на то, чтобы довести сознательного, порядочного, живого человека до состояния животного. Есть люди, которые проходили и эти тюрьмы — и оставались людьми, сохраняли человеческое достоинство, все нормальные человеческие качества.

Собственно, вот оно: «Сохранить человеческое достоинство». Именно без этого он не мыслит свою жизнь. Точнее: ни свою, ни чужую. Он доказал это в Латвии своей дерзкой акцией, «заранее обреченной на полнейший провал». Когда защищал права русскоязычного населения. Он доказал это в тюрьме под практически смертным приговором. Когда ни под кого не прогибался ни на миллиметр и не отдавал «ни крошки своего». А на воле жизнь свою посвятил защите чести других людей. Чести, которая дороже жизни…

— У твоего фонда сильные лозунги: «Слава России без тюрем!»

— А еще: «Свободу Ходорковскому, Иванькову и Громову!» Сейчас это — самые известные з/к: «экономический», «уголовный» и «политический». А по сути — они все «политические».

— Как возник фонд помощи заключенным?

— Идея эта мне в голову пришла еще в лагере. Мой фонд отличается от всяких правозащитных организаций тем, что я знаю жизнь за решеткой на своей шкуре, сохранил свои связи ТАМ, понимаю, что ТАМ происходит. 5 августа я зарегистрировал в Министерстве по налогам и сборам некоммерческую организацию благотворительный фонд «Удача». Реальные дела я делал и до официальной регистрации, помогал своим личным знакомым на свои личные деньги. Участвовал в урегулировании беспорядков… Нередко на зону не пропускают передачи. У юрлица больше возможностей передать посылки заключенным. И очень многим нужна юридическая помощь…

Но если бы нужды заключенных ограничивались только продуктовыми посылками. Автору повезло воочию наблюдать, что на самом деле представляет собой нынешняя работа Соловья и его фонда…