Деникин вновь подобрел и поблагодарил Шкуро за хорошую речь, хотя даже сам выступавший чувствовал, что временами путался, и фразы получались корявыми. Чтобы не допустить других неприятных высказываний, Шкуро решил больше никому не давать слова, и когда поднялись какие-то «представители отечественной промышленности», грубовато скомандовал:

— Хватит разговорчиков! Прошу повернуться к нашей сцене.

Взмахнул генерал рукой, и поднялся занавес, открыв сцену, где уже стоял улыбающийся черноволосый артист, известный в Екатеринославле рассказчик юмористических историй и восточных анекдотов.

После обеда и концерта Шкуро пригласил Деникина в свой особняк, где уже была приготовлена делегация горожан, благодарных главнокомандующему за то, что его войска принесли в город счастье, покой и безопасность. После беседы с делегацией Шкуро уверенно обратился к Деникину с просьбой:

— Антон Иваныч, как отца родного прощу: отпуск нужен, чтоб съездить к жене. Она сейчас в Кисловодске.

— Разумеется, Андрей. Две недели хватит? Тогда собирайся. Сейчас и поедем. В моем поезде до Екатеринодара, а оттуда — в Кисловодск.

IX

Стахееву бы наслаждаться погожим выходным днем, предвкушением картошки, купленной на Сухаревке и уже почти готовой, а он терзал себя, проклиная услужливый интеллигентский разум, позволяющий жить в Москве в покойном одиночестве, притворяясь, будто верит в то, что все будет хорошо: Леночка в письме высказала желание пока остаться в Воронеже, где такой дешевый рынок. Она считала, что Деникина остановят, и до них он не дойдет… Это же лживое самоуспокоение. Вот лежит «Правда» со статьей Ленина «Все на борьбу с Деникиным». И даже Пролеткульт опубликовал обращение: «Товарищи! Революция и все завоевания ее в опасности. Главная задача момента — борьба с врагом и победа над ним. Президиум Цека Всероссийского совета Пролеткульта призывает все пролеткульты дать максимум своих работников и студийцев для работы на красный фронт…»

Так и осталось непонятно, кстати или некстати явился Палихин. На нем все новое; красноармейский шлем с нашитой звездой, гимнастерка с синими кавалерийскими петлицами и тремя кубиками на рукаве, начищенные сапоги гармошкой с металлическим блеском шпор… Эти шпоры несколько удивили:

— У вас же на Кубани их не носят. Лошадей жалеют.

— Так я ж не на Кубани, а на Высших кавалерийских курсах.

— Вы со Степаном по очереди? Он уехал на фронт, а ты его заменил?

— Я про него знаю. Скоро и я за ним туда же. На Волгу. Царицын взяли, и теперь там силы собирают. Меня — в кавалерийский корпус Буденного. И там еще один корпус такой же формируют. Я слышал, что у тебя сынок родился — куда дел? Хотел за его здоровье выпить. И его угостить.

С пустыми руками гость не пришел: в свертке бутылка водки, бутылка молока и вобла.

Стахеев рассказал ему о том, как все плохо устроилось, как он мучается, думая, действительно ли это плохо. Может быть, и хорошо?

— Сегодня был на Сухаревке. Черный хлеб — сто рублей фунт. А там все дешевле раза в три. Может, не возьмут Воронеж? Ты, Гриша, знаешь больше, чем мы здесь. Ты же где-то в разведке служил.

— Я знаю столько, что, наверное, и сам Троцкий не знает. По Южному фронту, конечно. Кстати, чтобы не забыть, твой бывший знакомый Шкуро награжден английским орденом Бани. Сам король подписал.

— Ну, об этом Троцкий знает.

— Об этом, наверное, знает. Но я-то знаю до подробностей, что в его корпусе происходит. Как пьянствуют, что говорят.

— Откуда ж ты знаешь?

— Откуда, откуда… Наши люди везде есть. И дойдет ли он до Воронежа — это вопрос. Война — дело переменчивое. Но если возьмет, то ненадолго. Готовится наше наступление. Ворошилова с армии сняли. Троцкий требует строго наказать, но Ленин еще не решил.

Сварилась картошка, появились на столе стаканы, бутылка, хлеб, вобла. Разговор становился громче и дружественнее.

— Я зна-аю, Гриша, зачем ты ко мне пришел, — говорил Стахеев, хитро подмигивая.

— Ну, чего там… Ну, по-дружески пришел. Проведать, — отвечал Палихин и тоже смеялся.

— Нет, я знаю» но хочу, чтобы ты сам сказал. А, Гриша?.. Или ты, как разведчик, сам все знаешь? Или ты теперь просто пролетарий на коне? Кавалерист.

— Ну, почему так? И в корпусе Буденного есть разведка и особый отдел. Я, знаешь, научился всяким делам.

— Но то, что ты хочешь знать, только я могу тебе сказать. Никакая разведка тебе не поможет.

— Ты вот воблу не так берешь. Ее надо за хвост и побить об тяжелое. Мы на фронте по подметкам бьем. Вот так. А теперича она и помягчела. Вот и допьем.

— За это я тебе скажу о том, что ты так хочешь узнать. Она уехала в Питер, но на днях вернется. Может, даже завтра.

— Я ходил на Домниковку, но там все закрыто и забито. Наверное, с тем своим родственником уехала.

— Она сложная женщина. Ты с ней поосторожней, Гриша. Она же из Ростова приехала. От белых.

— Вот я за ней и смотрю.

— Так ты ж ночами смотришь.

— Я и днем успеваю.

X

Только трое удостоились такого английского ордена, а если считать по делу, то лишь один он — генерал-лейтенант Шкуро, герой кубанского народа. Деникин и Романовский получили эти награды как два главных руководителя армии, а когда их попросили представить к на-граде одного лучшего генерала, одного и нашли — его, Шкуро. Потому что там, где он со своими казаками, там всегда победа.

Узнав о награждении, он разгулялся. Сначала в Кисловодске с верной Тасенькой, почувствовавшей себя где-то на уровне английской королевы, и с ее подружкой Ниночкой-графинчиком, и еще кое с кем. Праздновал и с великим князем Борисом Владимировичем и с Андреем Владимировичем и его супругой знаменитой Кшесинской и с другими известными людьми прошлого мира. Хозяин «Бристоля» Муразов устраивал пиры, каких Шкуро еще и не видывал.

Потом награжденный объезжал станицы, в которых сражался, набирал в свое войско казаков, шедших за ним в бой, на смерть, раздавал деньги вдовам, старикам, увечным. Кому золотые рубли, кому — царские бумажки, кому — деникинские «колокольчики». В патронате Союза увечных воинов выложил тридцать тысяч золотых рублей. В кубанской газете «Свободная речь» напечатали сообщение: «Впервые после князя Д. И. Шаховского первого министра Государственного призрения кабинета Временного правительства, увечные воины услышали слова долга и чести от первого народного героя воссоединяющейся России». Привели слова героя: «Я имел честь оказать посильную помощь инвалидам и весьма тронут, выслушав столь дорогое для меня мнение русского солдата и офицера, этих великих героев Великой войны и доблестных рыцарей долга и чести».

Гулял Шкуро, конечно, не две недели, а сколько надо. Ставку перенесли в Таганрог, но была связь прямым проводом, и с Романовским легко было договориться. И Кузьменко пришлось ждать, пока он свой дом в Ейской наладит. Собирался после войны жить со своей Машей, а может, и с другой. Жить после войны… Разве они будут жить?