— Ёксель-моксель. — Грейс пихнула в плечо Глюка. — Ну а ты у нас на кой? Я-то думала, тебе с твоими умниками любой гадский код расшифровать — раз плюнуть!

— Ёй-й. — Глюк сделал вид, что ему больно. — Раз-то оно раз. Дай нам время — мы его, разумеется, расколем. Только вот здесь оно против нас. Все сорок моих ребят — и здесь, и в Ангаре сейчас бьются только над этим. Плюс мы сканируем десятки тысяч вебсайтов, и Коста-Рику всю как есть прочесывать придется. Возможно, шифр будет даже не один, а больше. Я с этим уже сталкивался: операция одна, а сегментов в ней несколько и у каждого несколько кодов. Сразу видно, крутой мастак занимается.

— А ты не мастак, что ли? Или он тебя круче?

Глюк из осторожности вызова не принял.

— Все может быть. Но у меня свои феньки есть, так что расколоть расколем. Вопрос лишь, насколько вовремя и будет ли в этом прок. Было бы здорово найти кодовый ключ или, если это составные взаимосвязанные шифры, ключ к мастер-коду.

— Птицы с «Арк ройял» скоро будут уже на месте, — сообщила Грейс. — Так что победа за нами; главное, чтобы материал оказался здесь как можно скорее.

— Так-то оно так, — грустно посмотрел Глюк. — Но уже двадцать девятое, а Волна вымирания намечена на первое сентября. А нам ведь не только шифр взломать, а еще и ответ подготовить надо и сработать на опережение.

— Надо бы, наверное, упредить ВОЗ и Центр контроля заболеваний, — предложил Кто. — А еще команду скорой компьютерной помощи, национальные институты здравоохранения… Еще кое-кого.

Черч кивнул.

— Да, но осмотрительно. Кто знает, может, с кем-то из них уже успели договориться.

Грейс внимательно смотрела на Черча.

— У меня ощущение, что это не все, — высказала она догадку. — Может, и второй рукав нам приоткроете?

Шеф кивнул.

— Вы правы. И это, быть может, в большей мере приоткроет вам души тех, против кого мы намерены бороться.

И он поведал о Новых Людях.

«Улей».

Воскресенье, 29 августа, 16.46.

Остаток времени на Часах вымирания:

67 часов 14 минут (время местное).

Картерета я нашел там же, где оставил. Он успел за это время очнуться, рассвирепеть и, перекатываясь валиком, доползти до барака Новых Людей. Более того, он даже исхитрился пинком спутанных ног открыть туда дверь.

— Э! — заходился он. — Уроды троглодитные! Сход! А ну, быстро сюда, развязали меня!

Я подошел незаметно и в дверное оконце наблюдал, как несколько Новых Людей, сгорбясь, привычно подались выполнять волю своего хозяина — даже теперь, после всех издевательств, побоев и попытки их истребить. Да, вот что значит целенаправленная работа по искоренению воли. Меня разобрала такая злость, что, не будь у меня надобности в Картерете как в языке, я бы с легкой душой полоснул его ножом по горлу и назвал себя за это молодцом.

Однако пришлось вместо этого, схватив детину за лодыжки, оттаскивать его волоком от двери.

— Э! — рявкнул он. — Ты чего делаешь!

— А ну, заткни хайло, — сказал ему я и, возвратившись к незакрытой двери, крикнул в барак: — Расход!

Слово слетело с губ плевком. Успевшие подойти к порогу Новые Люди конфузливо остановились и, потоптавшись на выходе, бессловесно подались назад к своим топчанам. У меня от этого зрелища заныло сердце. Картерет сзади все еще надрывался, но, когда я, повернувшись, соответствующим образом на него посмотрел, притих.

Я намеренно протащил его мимо сослуживцев (одни мертвые, другие без сознания) в каморку по соседству и прикрыл дверь.

— Ты кто такой? — вызверив глаза, спросил он.

Вместо ответа я выкинул лезвие ножа и опустился рядом на колено.

— Э, братан, ты потише, — уже с другой интонацией сказал он. — Давай-ка без этого. Как бы потом жалеть не пришлось, нам обоим.

Я поднес палец к губам:

— Чш-ш-ш.

Двумя быстрыми движениями я вспорол пластиковые браслеты у Картерета на ногах и руках, приметив при этом на внутренней стороне запястий наколки в виде цифр: «88» на левом и «198» на правом. Этот нехитрый код я знал еще в бытность свою полицейским, когда гонял банды хулиганов. Восьмая буква алфавита — латинская «Н», так что «88» читается как «НН»: «Heil Hitler». Вторая надпись расшифровывается как «SH», то есть «Sieg Heil». Неонацист, стало быть. Что ж, неудивительно. Как ни странно, мне это было даже на руку.

— Встань, — скомандовал я и кинул между делом нож на стол.

Картерет медленно поднялся на ноги, потирая запястья и попеременно глядя то на меня, то на нож — видно, просчитывая шансы схватить его быстрее меня.

— Ты небось янки, — определил он.

— А ты гений, — похвалил я его догадливость.

— На близнецов, что ль, работаешь? — Я промолчал. — Не, ты, наверное, из вояк. Десантура, что ли? Да? — Вопрос остался без ответа. — Я тоже служил. Может, даже отвернешься, пока я ноги делаю? А, братан? Из профессиональной солидарности.

— Нет, отворачиваться я не буду, — сказал я. — И уйти у тебя не получится. А лучше выбью-ка я из тебя кое-какие ответы. Ну как, позабавимся до заката?

Картерет в ответ криво усмехнулся.

— Ты на частном объекте, кореш. Проник на него незаконно, к тому же мы в международных водах. Ты на карту глянь: три мили от коста-риканской…

— Вот и замечательно: как раз никто не смотрит.

— Думаешь что-то из меня выбить? Для этого одного ножичка явно маловато будет.

— Ничего, все мое при мне.

Он попробовал сменить тактику.

— А я-то думал, вы, янки, гуманнее. И пытки у вас в прошлом.

— Пытки в ходу у тебя, применительно к беспомощным. К Новым Людям, например.

— Ой бли-ин! Щас уссусь. Они и не люди даже.

— А по мне, так и ты не особо, — заметил я.

— Можешь хоть обратно наручники напялить: ни хрена больше от меня не услышишь.

Я влепил ему пощечину, быстро и жестко — не для синяка, а скорей для шока. Ничего, подействовало: вон как изумленно мигнул. Пощечина может ожечь сильнее кулака, поскольку ладонь задевает большее количество лицевых нервов, вскрикивающих при этом от удивления.

Он поднес к горящей щеке руку.

Сделав обманное движение правой, вторую пощечину я залепил слева. Картерет растерянно попятился: его удивляла скорость экзекуции, но еще больше то, какие, оказывается, оплеухи бывают жгучие. Неважно, насколько ты крут: пощечина будит во взрослом человеке некую примитивную реакцию, выводя наружу его первичную детскую сущность. Глаза начинают непроизвольно слезиться, а это зажигает определенные эмоциональные реакции — не всегда адекватные, подчас неудержимые.