в академию и будет специализироваться по военным наукам.

Японцы, бесспорно, это военная нация. Рядовые и офицеры у них — настоящие солдаты. Я сделал визит саперному капитану Кучибе, который живет в соседнем номере. Он человек чрезвычайно занятый, сейчас ему поручена постройка моста через реку Тайтон и укрепление Пхеньяна.

Он сидел на полу среди вороха документов, карт и планов. Появлялись вестовые со все новыми донесениями и тут же исчезали, входили и уходили посыльные, — а потому наш короткий разговор получился еще и отрывистым. Между нами стояла жаровня, и, предложив мне папиросы, капитан приказал подать чай. Вдоль стен стояли ящики такого размера, что их было бы легко навьючить на лошадь. На стене висели седельные сумы, портупея и сабля. Стола не было, и капитан работал на полу.

Его солдаты шли от Сеула, переходами в среднем по двадцать миль в день; и когда я спросил, не сбили ли они ноги, он неохотно признал, что некоторым солдатам в пути пришлось нелегко, но тут же прибавил, что они настолько воодушевлены любовью к своей стране, что никакие стертые ноги не помешают им идти в бой с русскими. Он выразился так: «Если речь идет о русских, то стертые ноги не в счет. Может быть, некоторые солдаты не слишком готовы к походам, но к сражениям они готовы все».

Мне были нужны подковы, и через десять минут я откланялся, унося письмо к кавалерийскому офицеру. Кроме того, капитан Кучиба обещал мне свой запасной комплект подков. Когда дело касается помощи или совета, японские офицеры неизменно бывают очень любезны, и, хотя люди они чрезвычайно занятые, у них всегда находится свободная минутка для иностранного корреспондента, нуждающегося в той или иной помощи.

ПО ПЕКИНСКОЙ ДОРОГЕ К ЯЛУ

Пхеньян 7 марта 1904 года

Кто-то назвал Пекинскую дорогу рекой грязи. Это не совсем так, поскольку верно только для дневного времени. Ночью она превращается в реку льда, а северная сторона всех перевалов остается покрытой льдом и днем.

На этих ледяных полосах, круто уходящих вниз под углом в 15–30 градусов, человек спешивается и возносит мольбу о том, чтобы, во-первых, его лошадь не сломала ноги и чтобы, во-вторых, упала она не на него. Причем приходится не только следить за лошадью, которая надвигается на тебя сзади, грозя вот-вот упасть, раздавить тебя, но еще и смотреть, куда ты ставишь собственные ноги. Ведь этот лед тверже алмаза, абсолютно гладок и из-за наклона оказывается куда более скользким, чем хорошо натертый паркет.

Сочетание скользящего человека и скользящей лошади ничего приятного не обещает, а длинная цепочка скользящих лошадей и людей — это кошмар, от которого бросает в холодный пот и людей и животных. Я не скоро забуду ледяной скат, на который мы карабкались в хвосте пехотной колонны. Солдаты падали слева и справа. Это было заразительно. Маклеод, который шел впереди меня, зашатался, замахал руками и упал. Солдат помог ему встать, а сам растянулся на льду. Мои ноги разъезжались в нескольких направлениях сразу, а потому я каким-то чудом сохранил некоторое подобие равновесия. У бедной Красотки, моей лошади, скользили четыре ноги, а позади нее и под ней скользили и метались Джонс и его лошадь. Причем Джонс испускал предостерегающий вопль всякий раз, когда Красотка грозила свалиться на него. А так как Красотка все время находилась на грани падения, его вопли не смолкали ни на секунду.

— Осторожней! Ваша лошадь поломает ноги! — то и дело повторял он, а потом он сменил этот рефрен на: — Посмотрите на ее подковы!

Я посмотрел. Лошадь отчаянно перебирала ногами, и я заметил, что при каждом ударе о лед подкова скользит не только по льду, но и по копыту. Когда мы добрались до гребня (остановиться на склоне было невозможно), все ее подковы еле держались и две было нетрудно оторвать рукой; а лошадь Маклеода вообще потеряла задние подковы.

Джонс отправился с вьюками вперед, а мы с Маклеодом повели наших лошадей на поводу. Через пять ли показалась деревня, где было полно солдат. Наши переводчики не то отстали, не то уехали вперед, но мы показали свои удостоверения и письмо, написанное по-японски послом Хияси, а потому офицеры обошлись с нами весьма любезно. Молодой щеголеватый лейтенант, сидевший на лошади, расстегнул свои сумки и протянул нам подкову.

— Ну, во всяком случае, — сказал Маклеод, — я получил некоторое представление о войне.

Как и я. Шоколадный солдатик Бернарда Шоу, возможно, встречается в Европе, но не в Японии. Офицеры Страны восходящего солнца не возят конфет в седельных сумках и кобурах. Однако кузнеца в деревне не нашлось, и, три часа притоптывая ногами на морозе в ожидании прибытия следующего эскадрона, мы твердо решили впредь всегда возить запасные подковы, а также научиться подковывать лошадей.

Мы отправились дальше, когда уже стемнело; лошадиные копыта звонко цокали по обледенелой дороге. Через десять ли мы нагнали Джонса. Он нашел комнату для ночлега в деревне из шести домов, где было расквартировано сто солдат, и доблестно отстоял ее от всех покушений. В ней еле уместились три наши дорожные койки — там, где на полу могли бы переночевать двенадцать солдат. Офицер неоднократно требовал, чтобы Джонс убрался вон, и приказывал вытащить наши вещи на улицу. Many и переводчики, которым «карлик» внушал смертельный страх, после каждого выселения упрашивали Джонса отправиться в следующую деревню, но Джонс прикинул, что и в следующей деревне солдат будет не меньше, а потому всякий раз, когда наши вещи выбрасывались вон, он приказывал дрожащим от страха мапу внести их обратно.

И здесь возникает этический вопрос. Имел ли право Джонс, как и мы, разделившие с ним ночлег, силой захватывать дом? На нашей стороне было право реального владения, на стороне солдат — право сильного — ведь заняли же они всю страну. Но тут возникает вопрос о корейце, его настоящем хозяине… Но как бы то ни было мы с Маклеодом были благодарны Джонсу и спали сном праведников.

Сохранить подковы на ногах лошадей оказалось почти неразрешимой задачей. Во-первых, наши подковы были подковами европейского образца, о которых корейские кузнецы не имели ни малейшего понятия, а поскольку их кузнечный опыт был плодом мудрости столетий, трудно было ожидать, что они в ближайшие два-три века научатся разбираться в европейских подковах. Ждать же мы не могли.

Во-вторых, японским военным кузнецам тоже никак не удавалось подковать наших лошадей. Каждый день они ставили им новые подковы, и каждый день лошади их теряли. И мы затосковали по хорошей американской кузнице,