Человек по имени Ион поднимался по лестнице первым, за ним шла Кейт, а безымянный стригой в черном время от времени подталкивал ее в спину, если она спотыкалась на крутых ступеньках. Деревянная лестница от древности сильно поистерлась посредине. Ковер на площадке третьего этажа был настолько изношен, что его цвет и узор стали неразличимы.

Ион достал из кармана ножницы и перерезал пластиковый шнур на запястьях Кейт. Подняв руки, она стала разминать пальцы, стараясь скрыть свои страдания от конвоиров.

– Ты молчать, пока Отец не спросить, – повторил Ион предостережение Раду Фортуны. Глаза налетчика казались совершенно черными. – Ты понимать, да?

Кейт кивнула. Несмотря на все усилия, ее глаза непроизвольно наполнились слезами от боли в руках.

Ион улыбнулся и открыл дверь.

Небольшую комнату освещали лишь две свечи. Напротив восточной стены возле небольших окон стояла кровать, на которой Кейт различила бесформенный силуэт.

Одна из занавесок шевельнулась, и Кейт подскочила, увидев двух огромных мужчин в противоположных углах комнаты. Они были просто великанами – не меньше двухметрового роста, и их бритые головы отсвечивали в неярком свете. Оба были одеты в черное, у обоих были длинные усы. Тот, что поближе, жестом показал, чтобы она подошла к кровати, рядом с которой стоял единственный стул.

Кейт сделала несколько шагов и встала за спинкой стула. Она попыталась разглядеть человека под покрывалами, как если бы была врачом, впервые увидевшим больного. Из-под покрывал виднелись лишь его голова, плечи и желтые пальцы; на вид ему было около восьмидесяти; он был почти лысым, если не считать длинных прядей седых волос над ушами, разметавшихся по льняной наволочке; его изборожденное морщинами лицо с пятнами из-за нездоровой печени было худым до истощения, а напоминающий клюв рот мог принадлежать или очень больному, или очень старому человеку; нос, челюсть, щеки и лоб выступали вперед; воздух выходил из легких с ужасным шумом, соответствующим синдрому Чейна-Стокса, и от него исходил кисловатый запах, который Кейт ощущала даже за метр от кровати; она знала, что такое дыхание часто бывает у долго голодающих, когда организм поглощает свою собственную ткань; у него еще сохранились зубы.

Кейт стояла, путаясь в диагностических терминах, и вообще едва способная думать о чем-либо. Не так давно ей уже пришлось видеть более молодой вариант этого же лица: в Венском художественно-историческом музее на портрете Влада Цепеша, полученном на время из «Галереи чудовищ» замка Амбрас.

Шумное дыхание прекратилось, и старик открыл глаза, как сова, заслышавшая добычу. Кейт старалась подавить безотчетный порыв бежать без оглядки. Ее пальцы, в которых все еще пульсировала боль восстанавливающегося кровообращения, побелели. Она крепко вцепилась в спинку стула, впившись ногтями в шероховатую поверхность дерева.

Несколько минут они молча смотрели друг на друга. Кейт разглядела его глаза: огромные, темные, властные. Затем его пальцы разогнулись на краю покрывала, и она заметила, что ногти у него не меньше двух Дюймов в длину, а цвет их напоминает старый пожелтевший пергамент.

Старик произнес что-то, звучавшее, как турецкий или фарси. Голос его был слабым, как шорох большого насекомого, пробирающегося по толще гнилой древесины. Она ничего не поняла и продолжала стоять молча. Старик медленно моргнул, облизал белым, каким-то слишком длинным языком потрескавшиеся губы и прошептал:

– Cum te numesti?

Эту простую румынскую фразу Кейт разобрала.

– Я – доктор Нойман, – сказала она, сама удивившись твердости своего голоса. – А вы кто? Он не обратил внимания на ее вопрос.

– Doctoral Neuman, – повторил он, и Кейт почувствовала, как по ее телу пробежали мурашки при звуке своего имени в его устах.

Она засомневалась в здравом рассудке старика; вполне вероятно, что болезнь Альцгеймера сделала с его мозгом то же самое, что годы с его телом.

Он снова облизал губы, и Кейт вспомнила ящерицу, гревшуюся на солнышке, которую она видела на Тортуге.

– Вы гематолог доктор Нойман из Центра по контролю за заболеваниями? – шепотом спросил он по-английски без малейшего акцента.

– Да, – ответила Кейт, моргнув от неожиданности. Старик кивнул. Его похожий на клюв рот растянулся в почти незаметную улыбку.

– Я гордился тем, что знал всех ведущих специалистов страны в области исследований крови. – Он надолго прикрыл глаза, и Кейт уже начала думать, что он задремал, но тут голос его снова задребезжал. – Вам здесь хорошо, доктор Нойман?

Она не представляла, что могло означать слово «здесь». В Румынии? В этом доме? В клетушке в часовой башне?

– Нет, – сказала она ровным голосом. – Моего ребенка, моего друга и меня похитили. На меня напали какие-то мерзавцы и продолжают силой удерживать здесь против воли. Когда об этом узнает американское посольство, будет большой международный скандал. Если…, если нас не выпустят немедленно.

Старик снова кивнул, не открывая глаз. Трудно было определить, слышал ли он ее слова.

– Вы знаете меня, доктор Нойман? Кейт колебалась.

– Вы – Вернор Дикон Трент. – Прозвучало это не очень уверенно.

– Я был Вернором Диконом Трентом. – Старик прокашлялся со звуком, напоминающим падение камней в пустое пространство. – Это имя – уступка. В один прекрасный момент начинаешь ощущать, что время и пространство становятся препятствиями для памяти. Всегда ошибка.

Из угла вышел бритоголовый великан, с невыразимой нежностью приподнял голову и плечи старика и помог ему напиться из маленького стаканчика. Затем он снова отступил в тень.

– Один из молодых Добринов, – прошептал старик. – Их предки оказали большую помощь, когда…, впрочем, неважно. Как вы полагаете, доктор Нойман, что будет с вами, вашим ребенком и сопровождающим вас священником?

Кейт открыла рот, чтобы ответить, но ее вдруг охватил безотчетный страх. Она непроизвольно опустилась на стул.

– Не знаю.

Старик почти незаметно кивнул.

– Я скажу вам. Завтра ночью, доктор Нойман, ваш приемный сын…, мой родной сын…, станет Князем и бесспорным наследником довольно необычной Семьи. Завтра ночью ребенок будет наречен Владом и отведает Причастия. Потом Семья разъедется примерно по ста городам двадцати с лишним стран, а наследник будет расти до совершеннолетия, в то время как его…, дядя…, займется многочисленными и разнообразными делами Семьи, дожидаясь моей смерти. Вы хотели бы узнать еще что-нибудь, доктор Нойман?

Голос старика слабел все больше, но взгляд оставался ясным.

– Зачем? – прошептала она.

– Что «зачем», доктор Нойман? Кейт наклонилась пониже и спросила опять шепотом:

– Зачем нужен этот дикий ритуал? Зачем эти жуткие извращения? Я знаю о вашем так называемом Причастии. Мне известно о болезни вашей Семьи. Я могу вылечить ее, мистер Трент…, вылечить заменителем человеческой крови, которую вам приходится добывать неправедными путями, и тем самым помочь человечеству, а не превращать его в добычу.