государственной службы, руководителем Фонда помощи детям-инвалидам с детства (Фонд входил в негосударственную организацию «Духовно-просветительский комплекс традиционных религий в Москве»), возглавлял кафедру отечественной истории и международных отношений Российской международной академии туризма.

В большую политику больше не вернулся, да и вообще от политики отошел. Издал книгу мемуаров «Последний бой за СССР». Скончался в сентябре 2010 года. Похоронен на Троеку-ровсом кладбище в Москве.

Болдин

Свои мемуары «Разрушение пьедестала» начал с описания первых минут пребывания в следственном изоляторе «Матросская Тишина». Впечатления настолько его ошеломили, что есть смысл воспроизвести их здесь, поскольку они передают его тогдашнее состояние. Действительно, из кремлевского кабинета — на тюремные нары.

«Взвизгивает и скрежещет стальная дверь, — рисует он потрясшую его резкой переменой картину, — меня вводят в камеру, и слышно, как в замке закрывшейся двери гремят ключи. Я остаюсь в полумраке и сразу не могу различить, что это. Тотчас наталкиваюсь на стальные нары. В полуметре умывальник и унитаз. Окна нет, лишь стальная пластина с просверленными отверстиями.

Приглядевшись, вижу — одиночка три метра на два. Сажусь на нары, еще раз озирая свое новое узилище. Да, одиночка, впрочем, это и лучше. Видеть никого не хочу. Под мышкой еще держу вещички, которые мне оставили. Но ни ремня, ни галстука, ни шнурков нет. Документы, деньги изъяты. Оказалось, мне не нужно и многое другое. Ну что ж, им видней. Ложусь на стальные ленты нар и чувствую холодный металл.

Часов через пять дверь отворяется, и прямо в раковину ставят то, что они называют обедом. Я не притрагиваюсь к пище. Через час ведут куда-то наверх и скоро попадаю в камеру, где на меня с любопытством взирают две пары глаз. Видя мое состояние, люди уступают нижнее место, помогают расстелить матрас из свалявшейся ваты. Я укладываюсь, пытаясь согреться, но только верчусь от неудобства и боли. Что ж, это надо пережить — впереди только худшее».

Ну а дальше начались тюремные будни. Все время вспоминал горбачевские слова, сказанные 18 августа 1991 года, когда в Форос приехали он, Бакланов, Шенин и Варенников: «Ну действуйте, черт с вами». Фактически он благословил на действия по вводу чрезвычайного положения.

По мнению Болдина, дело было слишком серьезным, чтобы его можно было доверить генералам. Успеха можно было добиться только в том случае, если бы за дело взялись майоры и подполковники.

Что ждет Горбачева:

— Нынешнее поколение его точно не оправдает, следующее — тоже. Возможно, где-нибудь в середине XXI века, если жизнь начнет налаживаться, то могут возникнуть и какие-то иные оценки. Но я глубоко сомневаюсь, что потомки когда-либо оправдают человека, с именем которого связан распад страны.

Еще из записок Болдина: «Кажется, и мой час настал. Вот уже несколько дней не могу подняться с нар. Врачи сидят около меня, стараясь по возможности помочь в условиях камеры. Их многочисленные докладные начальству с просьбой о переводе меня в больницу действия не имеют, на доклад начальника СИЗО прокуратуре с той же просьбой ответа нет. Ни Степанкову, ни Лисову не до меня. Они, как Ильф и Петров, увлеченно пишут бестселлер под скромным названием “Кремлевский заговор”. Из-за их литературной занятости можно и ноги протянуть.

Впрочем, так и не дождавшись ответа, начальство СИЗО на свой страх и риск отправляет меня в 20-ю городскую больницу. Там Всесоюзный центр портальной гипертензии и лучшие в стране специалисты по зашиванию вен и лечению сопутствующих болезней. Оперироваться страшно не хочется, и я оттягиваю эту процедуру. Но через несколько дней меня на каталке срочно везут в операционную».

В декабре 1991 года освобожден под подписку о невыезде из СИЗО «Матросская Тишина». В мае 1994 года уголовное дело прекращено на основании постановления Госдумы РФ «Об объявлении политической и экономической амнистии».

Скончался в 2006 году на 71-м году жизни после тяжелой продолжительной болезни.

Грушко

«Арест был самым страшным ударом за всю мою жизнь, — описывал он впоследствии свое состояние. — Никогда в жизни не нарушал советских законов и учил законопослушанию своих подчиненных. И вдруг нахожусь в тюрьме, бессильный и беспомощный, не зная, в чем меня обвиняют и что мне грозит.

Не вижу за собой никакой вины. В то же время отдаю себе отчет в том, что решение о моем аресте принято на самом высоком уровне, то есть Горбачевым, и ожидать можно чего угодно.

Клевета и очернение всего, что хоть как-то связано с чрезвычайным положением, нескончаемым потоком льются по радио в стенах тюремной камеры с 6 утра до 10 вечера. Это действует на нервы».

28 августа услышал по радио сообщение: Горбачев отстранил его от должности первого заместителя председателя КГБ СССР. До декабря 1991 года содержался в следственном изоляторе «Матросская Тишина» в камере площадью 12 м2, где уже находились четыре человека. Когда ввели его и он представился сокамерникам, те потеряли дар речи. С генерал-полковником КГБ никому из них встречаться еще не приходилось. Обращались с ним уважительно, возражали против его участия в уборке камеры.

Ее стены были рифленые, чтобы на них нельзя было оставлять записи. «Удобства» — внутри камеры. Уборка — своими силами. Душ раз в неделю был событием. Питание — тюремное. Через месяц семья получила разрешение на передачи — до 10 кг продуктов в месяц.

Следствие велось по статье 64 УК РСФСР, предусматривавшей высшую меру наказания за измену Родине.

От сильных переживаний перенес два инфаркта, похудел на 20 кг. Стационарное лечение, назначенное врачами, вместо 14 дней растянулось на 8 месяцев. Проходил его в госпитале КГБ под усиленной охраной двух автоматчиков в палате и нескольких охранников с оружием, ночевавших в телевизионной комнате на этаже.

В январе 1992 года освобожден по состоянию здоровья, но без снятия обвинения. Зато охрана снималась и устранялись ограничения свободы. Начальник следственного изолятора подошел к Грушко, подозвал главного из группы охраны и объявил:

— С данного момента охрана с Виктора Федоровича снимается.

Охранники отдали честь — для них он снова генерал-полковник.

Кадровики предложили выйти в отставку по болезни, и он согласился. Третий инфаркт застал