событие как физически невозможное. Для любого человека очевидно, что это противоречие логически неразрешимо и что лучше избегать ввязываться в такие бесплодные споры. Обе партии одновременно правы и неправы, однако они без труда достигли бы согласия — при условии, что отказались бы от определения «физический». Эта характеристика физического — далеко не единственный критерий истины: существуют также психические истины, которые с точки зрения физической не объяснить и не оспорить. Случись, к примеру, всем поверить, что Рейн некогда струил воды от устья обратно к истоку, эта вера сама по себе являлась бы неким фактом, пусть такое утверждение в физическом выражении следовало бы признать совершенно недопустимым. Подобного рода вера и составляет совокупность психических фактов, которые не могут быть оспорены и не требуют доказательств.

554 Религиозные высказывания принадлежат к той же области. Они целиком и полностью относятся к предметам, которые невозможно установить и описать физически. Не будь они таковы, эти высказывания неотвратимо попали бы в область естествознания и были бы сопоставлены с непознаваемым. При соотнесении с физическим бытием они и вовсе лишаются всякого смысла, становятся просто-напросто чудесами, которые в этом качестве подлежат сомнению, но не смогут указывать на реальность духа или смысла, лежащего в их основе, ибо смысл всегда свидетельствует о себе из себя самого. Смысл и дух Христов ощущается и воспринимается нами безо всяких чудес. А чудеса важны лишь для рассудка тех, кто не в состоянии постигать смысл иначе. Это всего-навсего подмена реальности духа, пока еще не понятой. Сказанное не означает отрицания того, что живое присутствие духа время от времени может сопровождаться чудесными физическими событиями; я только хочу подчеркнуть, что эти события не могут ни заменить, ни сделать возможным познание духа, сущностно важное как таковое.

555 Тот факт, что религиозные высказывания нередко противоречат наблюдаемым физическим явлениям, доказывает самостоятельность духа по отношению к физическому восприятию и известную независимость душевного опыта от физических данностей. Психическое есть автономный фактор, а религиозные высказывания суть психические исповедания, основанные в конечном счете на бессознательных, то бишь на трансцендентальных процессах. Последние недоступны физическому восприятию, но проявляют себя через соответствующие психические исповедания. Эти итоговые высказывания опосредуются человеческим сознанием: им как бы придаются наглядные формы, которые, в свою очередь, подвергаются многообразным воздействиям изнутри и извне. Вот почему мы, ведя речь о религиозных содержаниях, неизбежно попадаем в мир образов, указывающих на нечто невыразимое. Мы не знаем, сколь точны или неточны эти образы, подобия и понятия в отношении своего трансцендентального предмета. К примеру, словом «бог» мы выражаем некий образ или словесное понятие, в ходе времени претерпевшее множество изменений. При этом мы не в состоянии привести (разве что при помощи веры) сколько-нибудь надежных обоснований в пользу утверждения, что эти изменения затронули только образы и понятия, а не само невыразимое. Ведь Бога с равным успехом можно воображать и как вечный жизнетворный поток, принимающий бесчисленное множество обликов, и как вечно неподвижное, неизменное бытие. Наш рассудок уверен только в одном: он манипулирует образами и представлениями, что зависят от человеческого воображения с его временной и пространственной обусловленностью и потому много раз менялись на протяжении тысячелетней истории. Нет сомнения в том, что за этими образами скрывается нечто, превосходящее сознание и действующее так, что подобные высказывания не просто меняются, безбрежно и хаотично, но явно соотносятся с рядом немногочисленных принципов — если угодно, архетипов. Указанные архетипы, как само психическое или как материя, непознаваемы в своей основе; мы в состоянии разве что строить их приблизительные модели, догадываясь о несовершенстве таковых, о чем снова и снова говорят нам религиозные высказывания.

556 Стало быть, обращаясь далее к этим «метафизическим» предметам, я вполне осознаю, что действую в мире образов и что ни одно из моих рассуждений не затрагивает сущности непостижимого. Мне слишком хорошо известно, сколь ограничено наше восприятие, не говоря уже о скудости и бедности нашего языка, чтобы я смел думать, будто мои соображения могут принципиально отличаться от веры дикаря в зайца или змею как в бога-хранителя. Но, пусть весь мир наших религиозных представлений состоит из антропоморфных образов, которые не выдерживают рациональной критики, все же не следует забывать о том, что эти образы восходят к нуминозным архетипам, то есть к эмоциональной основе, неуязвимой для критического разума. Мы имеем тут дело с психическими фактами, которые можно только игнорировать, но нельзя опровергнуть доводами. Совершенно справедливо Тертуллиан в своем сочинении «De testimonio anumae»

(«О свидетельстве души») призывал в свидетели душу:

«Haec testimonia animae quanto vera tanto simplicia, quanto simplicia tanto vulgaria, quanto vulgaria tanto communia, quanto communia tanto naturalia, quanto naturalia tanto divina. Non puto cuiquam frivola et ridicula videri posse, si recogitet naturae maiestatem, ex qua censetur auctoritas animae. Quantum dederis magistrae, tantum adiudicabis discipulae. Magistra natura, anima discipula est. Quicquid aut illa edocuit aut ista perdidicit, a deo traditum est, magistro scilicet ipsius magistrae. Quid anima possit de principali institutore praesumere, in te est aestimare de ea quae in te est. Senti illam quae ut sentias efficit. Recogita in praesagiis vatem, in ominibus augurem, in eventibus prospicem. Mirum, si a deo data novit homini divinare? Tam mirum, si eum, a quo data est, novit?»[675]

557 Я делаю следующий шаг, рассматривая изречения Священного Писания в качестве высказываний психического, хотя вполне сознаю, что рискую быть обвиненным в психологизме. Высказывания сознания легко могут оказаться обманом, ложью или произволом, но с психическими высказываниями все обстоит иначе: указывая на реальности, превосходящие сознание, они всегда действуют как бы через нашу голову. Эти entia (реальные факты) суть архетипы коллективного бессознательного, вызывающие к жизни комплексы представлений, которые выступают в виде мифологических мотивов. Представления такого рода не изобретаются, а входят во внутреннее восприятие — например, в сновидениях — в качестве готовых образований. Это спонтанные феномены, не подвластные нашей воле, и потому справедливо признавать за ними известную автономию. Посему надлежит их рассматривать не только как объекты, но и как субъекты, подчиняющиеся собственным законам. Разумеется, с точки зрения сознания их можно описывать как объекты, а также объяснять в той же самой мере, в какой мы описываем и объясняем живого человека. При этом, безусловно, придется оставить без внимания их автономию. Но если учитывать последнюю, мы будем вынуждены обращаться с этими представлениями как с субъектами, иными словами, признавать за ними спонтанность и целенаправленность, то бишь некую сознательность и liberum arbitrium, свободу воли. Мы наблюдаем за их