Генерал Мейер (член южно-африканского правительства) сообщает дополнительные сведения об опустошениях в округах, лежащих к северу от восточной железной дороги. Его мнение таково, что нужно спасти то, что еще можно.

Какое преимущество даст продолжение войны? Позднее уже не будет шансов на заключение мира. Что скажут наши потомки, если мы, продолжая войну, все потеряем? Они скажут: «Наши отцы были храбры, но у них не было рассудка». А если мы прекратим войну, они могут сказать: «Наши отцы боролись не только из-за личной чести». Он указал далее на то, что, как ни невыгодны английские условия, они заключают в себе обещание самоуправления. Говоря о прошедшем, он напоминает, что он всегда был против войны и подавал голос за «пятилетие». Народ тоже был против войны. Г-н Мейер был против потому, что был против пролития африканской крови. Теперь тем более нужно перестать проливать эту кровь. Затем он сообщил, что в Претории состоялся тайный военный совет после взятия Блумфонтейна, когда совсем почти решено было сдаться. И только Оранжевая республика этому воспротивилась. Правительства тогда решили продолжать войну. Год тому назад, в июне, опять было собрание. Было послано письмо в Оранжевую республику. Было совещание в Ватерфале. И опять оба правительства решили сражаться далее. Позднее правительство Южно-Африканской Республики снова писало в Оранжевую республику, но потом уже не было возможности повидаться и переговорить вплоть до съезда в Фереенигинге. Неужели и теперь опять не придут к концу? Нужно очень и очень об этом подумать. Наше дело обстоит теперь так, что остается спасать одно маленькое семечко. Если война продолжится, то нация должна погибнуть. Нет сомнения, что оружием победить неприятеля нет никакой возможности. Англичане научены теперь нами вести войну. Наши люди находятся на службе у них, они указывают им, как нужно делать ночные переходы и где лежат малоизвестные тропинки. При таких обстоятельствах борьба немыслима.

Коммандант Никерк (Кронштадт) указывает на то, что колонисты много принесли нам пользы и что они страдали вместе с нами. И мы должны за это представить их своей судьбе? Мы будем сами спасаться, а их бросим на произвол? Ужасно думать даже о том, чтобы можно было сложить оружие.

Генерал Бота говорит сперва о том, как он вел себя по отношению к депутатам. Он давал выбирать их с тем, чтобы они были уполномочены поступать каждый по своему усмотрению. Далее он указывает на те доводы, которые были за войну до ее начала. У нас был 60 000 человек. Он указал на Капскую колонию, говоря, что никто не ожидал, что колонисты не представят нам своих железных дорог для перевезения войска. Он надеялся точно так же на возможность вмешательства держав. Но державы только смотрели, как Англия применяла совершенно новые, неслыханные методы ведения войны, противоречившие всем нормам международного права, и… молчали. Затем вначале мы имели провиант в изобилии, и отряды могли быть снабжаемы им на долгое время. Наши семьи тоже были обеспечены. Теперь все это изменилось. А что касается семей, так даже приходится радоваться, если они попадают к англичанам. Женщины и дети представляют, по мнению генерала Боты, самое существенное затруднение. Что же с ними делать? Здесь говорилось, чтобы заставить часть мужчин положить оружие и отвести семьи по домам. Но, во-первых, ведь жилищ больше нет, они все разорены. А во-вторых, женщины большей частью жены пленных бюргеров. Как же можно чужих мужей, да и кого же из них, заставить, сложив оружие, заботиться о неродных им женах, естественные защитники которых находятся в плену? Он указывает снова на то, что депутация была принята только одной державой — Голландией, несмотря на то что имела при себе кредитивные письма ко всем государствам. Произошло же это потому, что ни одна держава не хотела этого сделать. В то время, когда депутация еще могла писать, она писала: «Для нас в Европе мало шансов». Поэтому уполномоченные хотели вернуться назад, но правительства советовали им остаться в Европе, потому что возвращение их нанесло бы решительный удар всем ожиданиям. Вот почему депутация еще до сих пор в Европе. Позднее она повторяла нам, что шансов на вмешательство нет никаких, но что она полагала, что ввиду стольких уже сделанных жертв следует продолжать войну. Можно было, конечно, ждать осложнений в Европе и какой-нибудь войны, которая пошла бы нам на пользу. Но какие основания этого еще ждать? Большие нации не сообразуются с желаниями маленьких. В их выгодах всегда обессиливать эти последние. Далее он говорит о предательствах некоторых бюргеров, сражающихся против нас же. Он бросает взгляд на прошедшее. Мы сражаемся уже целый год с тех пор, как слышали о нашей депутации. И что выиграли мы с июня 1901 года? Мы так сильно ушли назад, что если дальше будет наша численность так же уменьшаться, то мы скоро не будем признаны воюющей стороной. Сколько мы перестрадали за этот последний год? В концентрационных лагерях умерло за этот год 20 000 женщин и детей!

А сколько произошло еще всего остального, о чем говорилось на собраниях? Когда я был еще в Претории, я узнал в разведывательном бюро о наших потерях. Я нашел цифру в 31 400 пленных, из которых 600 человек умерло. Во время войны до сих пор убито 3800 бюргеров. Неужели этого еще мало за два с половиною года? А сколько же должны были выстрадать, умирая, эти 20 000 несчастных женщин и детей! Вопрос о колонистах. Да, это очень и очень тяжелый вопрос. Я говорил, что, отдавая свою независимость, мы возьмем на себя удовлетворение их. Об этом я и другие члены старались в Претории изо всех сил. Ясно, что теперь есть возможность их спасти. А потому разве справедливо будет, если, не принимая во внимание колонистов, мы скажем: «Продолжайте войну!» Нет, тоже ради них мы должны прекратить войну. Если бы даже мы и продолжали сражаться, то им должны были бы сказать: «Остановитесь». Здесь было упомянуто о том, что я сказал в Вармбаде. Да, но, когда я это говорил, нас было еще 2000 сражавшихся, а теперь нас 480 человек. Я стоял тогда за продолжение войны, пока не явился в виде тормоза голод. Депутаты могут сами засвидетельствовать, что наши силы настолько ослабели, что мы не можем содержать все отряды во всех округах. Прежде мы могли держать неприятеля в напряжении в различных местах страны. Но теперь, когда приходится покидать многие округа и сосредоточиваться только в некоторых местах, тогда мы даем возможность и англичанам делать то же, а их силы не то что наши — громадны! Здесь было упомянуто о том, что нам нужно идти в колонии. Я хорошо знаю, что это значит: генерал Девет с большими силами не мог пробраться туда, как же мы можем рассчитывать на это, да притом еще и зимой? И с такими лошадьми, слабыми, могущими идти только шагом? Что остается нам делать? Нам приходится выбирать наилучший путь.

Говорят, мы должны выдерживать. Хорошо, но сколько же времени? Десять или двенадцать лет? Какие же шансы у нас есть на это? Если мы в два года из 60 000 числа уменьшились до его трети, то во что же обратится это число в несколько лет? Для меня ясно, что, соглашаясь выдерживать, мы принуждены будем сдаться. Лучше же, пока этого еще нет, воспользуемся тем, что подсказывает нам наш рассудок. Я лично могу выдерживать, но я не могу же думать о себе. Есть еще некоторая возможность заботиться о женщинах и детях, она является с того момента, как мы подпишем предлагаемые условия. А если сдадимся? Кто же о них будет заботиться? Англичане?! Продолжая войну, мы не сможем уже спасти их, да и ничего не сможем сделать. Нельзя будет даже послать людей просить в Европе денежной помощи, помочь нам в восстановлении наших разоренных жилищ и поднятии благосостояния нашего народа.