И вот, наконец неприятель является к нам с предложением. Как оно ни неприятно, все же оно обещает нам амнистию наших братьев, бюргеров Капской колонии, присоединившихся к нам. Я боюсь, что наступит день, когда так называемых «бунтовщиков» уже нельзя будет спасти, и тогда мы справедливо заслужим упрек, что и их судьбою мы пожертвовали ради нашего безнадежного дела. И я боюсь, что наш отказ принять предложение британского правительства отнимет у нас много симпатий в других странах света и сделает наше положение совершенно слабым.

Братья! Мы решили бороться до конца. Так примем же храбро, как подобает сильным мужам, наступивший конец в горькой, самой обидной форме, какую мы могли ожидать. Для каждого из нас смерть явилась бы более сладким концом, нежели тот путь, на который нам отныне придется ступить. Но мы склоняемся перед волей Бога.

Будущность темна, но мы не должны терять ни мужества, ни надежды, ни веры в Бога. Никто не заставит меня убедиться, что ни с чем не сравнимые жертвы африканского народа, положенные на алтарь свободы, были бы тщеславны или напрасны. Война велась за свободу Южной Африки не одних буров, но всего нашего народа. Последствия этой войны мы вручаем в руки Божьи. Может быть, Его святая воля заключается в том, чтобы Южная Африка потерпела поражение, была уничтожена; да, может быть, все эти смерти нужны для того, чтобы тени умерших вели нас к лучшему будущему, к светлым дням.

Коммандант Бестер (Блумфонтейн) говорит, что на собрании, когда его выбирали уполномоченным, ему было сказано бюргерами, что они не желают быть подданными Англии. Он указывает на то, что те же аргументы, которые теперь употребляются против продолжения войны, прежде употреблялись против потери мужества. Он указывает также на историю, что мы уже не раз спасались и выходили из ужасных положений. Надо полагать что справедливость и право всегда победят. Опираясь на факты, он спрашивает: чем же еще можно объяснить то, что 240 000 войска не истребило еще маленьких республик? Он указывает на чудесные избавления буров, одна мысль о которых должна уже воодушевлять павших духом. Мы должны быть единодушны. Он кончает словами: я стою или паду за мою независимость.

Г. Биркеншток (Фрейхенд) спрашивает: а не может ли предложение быть принято с оговорками?

Генерал Смутс отвечает: собрание может поручить правительствам принять предложене, прибавив, что они берут его под такими-то и такими-то условиями.

Коммандант Бестер (Блумфонтейн) находит, что уже достаточно было говорено и что пора перейти к окончательному решению.

Коммандант Менц (Гейльброн) полагает, что нечего уже более рассуждать. Он лично думает, что война не может продолжаться. В Гейльброне, Блумфонтейне и части Вифлеема не найдется и пяти животных. Он указывает на безнадежное положение женщин и детей, на то, что дело становится до такой степени трудным, что приходится даже днем прорываться сквозь силы неприятеля, стягивающие целые местности кольцом военных отрядов. Недавно ему пришлось таким образом потерять человек сорок зараз. Ему приходится оставить свой округ, но он никак не может решиться оставить женщин. Ему ясно, что нельзя более сражаться, так как многие округа Трансвааля не могут более участвовать в войне. Если война продлится, то отряды в разных местах все равно предадутся неприятелю.

Генерал Кемп (Крюгерсдорп) говорит очень воодушевленную речь. Он хочет стоять или пасть за независимость. Поручение, возложенное на него бюргерами, в том же духе. Его совесть не позволяет ему избрать другой дороги. Он указывает на то, что документ, лежащий на столе, неопределен и недостаточно стоит за наши интересы и что голландский язык фактически признается иностранным языком. Положение вещей всегда было мрачно, но пройдет же когда-нибудь тьма. Думая только о том, что возложено на него бюргерами, он стоит за продолжение войны.

Вице-президент Бюргер. Он уже высказывал свое мнение. Ему очень жаль видеть, что собрание разделяется на две части. Единодушие необходимо для блага народа. Он спрашивает: должны ли мы продолжать войну? Изо всего, что он сам видел и теперь слышал, для него ясно, что это невозможно: нет благоразумного основания делать то, что не ведет к благу народа. Борьба 1877 и 1881 годов не может быть сравниваема с положением, в котором мы теперь находимся. Он был одним из тех, кто стояли за борьбу. Мы побеждали, но благодаря внешним причинам. Сестра-республика была нейтральна. Президент Бранд в Африке и Гладстон в Англии помогли тогда. Победа была приобретена не оружием. Нам говорят, что, сражаясь так долго, зачем мы не хотим выдерживать еще? Потому что мы ослабели и потому что, продолжая войну, мы придем к погибельному концу. Какое право имеем мы ждать, что мы победим? Каждый человек, потерянный нами, уменьшает наши силы. Потеря 100 человек у нас увеличивает в сто раз силы неприятеля. Численность английского войска не уменьшается. Напротив, в настоящее время войска больше, нежели тогда, когда лорд Робертс принял начальство над армией. Притом же Англия употребляет против нас наших людей и не постыдилась снабдить оружием кафров. А наши люди знают хорошо, чем нас можно сразить. Если этих фактов недостаточно, то он не знает, что еще можно указать. Не совсем верно называют эту войну «делом веры». Без сомнения, война началась с верой в Бога, но были еще другие вещи, которым верили. Надеялись также и на оружие, относились с пренебрежением к неприятелю. Народ хотел войны. Никто на думал ни о победах, ни о поражении.

Но теперь вопрос: что нужно нам делать? Вот лежит документ. Не в нем дело, а в том: продолжать ли войну или нет? Если он думает, что нужно прекратить войну, то не потому, что в этом предложении заключаются какие бы то ни было выгоды; но принуждает его к тому чувство ответственности. Когда он думает, что продолжением войны он роет могилу своему народу, то он чувствует, что не может этого делать. И поэтому он, глава народа, считает своим долгом помешать ему, чтобы хотя еще один человек был убит или одна женщина умерла. Нужно принести эту жертву: это тоже вера. Что выигрываем мы, продолжая войну? Ничего. Потом окажется, что непременно произойдут сдачи неприятелю, одна здесь, другая там, и мы окончательно ослабнем. Мы принуждены будем также отдать большие участки земли. И неужели от этого мы станем сильнее? Ведь неприятель сосредоточит свои силы. И если земля будет покинута нами, кто же завладеет ею? Неприятель?!

По всей вероятности, это собрание является последним. Он думает, что другого такого случая для переговоров никогда не представится, так как силы наши постоянно слабеют. Если мы откажемся от этого предложения, то что же будет с нами в будущем? Если же мы его примем, то есть надежда расцвести и окрепнуть, подобно растущему ребенку. Иначе мы погибнем. Сруби дерево — оно опять зазеленеет; выкопай его из земли — и оно уже никогда не оживет. Неужели наш народ стоит того, чтобы его уничтожить?

Те, которые хотят продолжения войны, говорят о надежде; но на чем же она построена? Никто сказать не может: на нашем оружии? На вмешательстве держав? Тоже нет. На чем же?

Ему очень жаль, что Трансвааль и Оранжевая республика расходятся во мнении и что именно Трансваалю приходится сдаваться. Но что же делать, если неприятель всею массою надвинулся на Трансвааль и нам вследствие этого нельзя выдерживать его натиска.