– Один пошел?

– С Милицей, – вздохнул Данбор, – а за ними Брыль увязался. Но этот близко к капищу не подходил, ховался где-то в сугробах. Меня старшины с Веско не пустили, а уже после, на следующее утро, нашли мы его близ капища мертвым. И ни Шатуна, ни Милицы в том капище уже не было. А подле Веско мы с Тучей нашли корчагу со снадобьем. Вот с того зелья скот в сельце стал поправляться. Старшины тогда решили, что зелье это от Шатуна и дано оно в уплату за Милицу. И более уже такого мора скота не было на выселках.

– Выходит, Веско уже возвращался от Шатуна, когда на него напали, – сказал Осташ. – С чего вы взяли, что с ним расправился оборотень?

– Брыль рассказал, что слышал звериный рык и крики Веско, – пояснил Данбор. – А после в руке Веско мы обнаружили клок медвежьей шерсти. Кругом были медвежьи следы и много крови. Столько крови из жил Веско не могло вытечь, вот мы и решили, что не только Шатун помял Веско, но и тот поранил оборотня.

– А раны на теле Веско были от медвежьих лап или от меча? – спросила Ляна.

– Рана была на виске, – вспомнил Данбор, – но и следы медвежьих когтей остались на его руке.

– От царапин на руке люди не умирают, – покачал головой Искар. – Брыля надо расспросить, сдается мне, что он далеко не все вам тогда рассказал.

– Брыль хитрован известный, – усмехнулся Лытарь. – Он и сейчас много не скажет.

– А я его позову, – подмигнул родовичам Доброга. – Время еще не позднее, а Брыль большой охотник мочить усы в чужой браге.

Пока Доброга ходил за соседом, Данбор припоминал подробности того страшного дня, когда он потерял разом и дядьку, и сестру. Не послушал он тогда старшин и ночью отправился один в медвежье капище. Никогда и никому он этого не рассказывал, да и рассказывать, в сущности, было нечего, ибо ни единого живого существа он там не обнаружил. Если что и сохранила с того вечера его память, так это звериный запах, не успевший выветриться после ухода оборотня. Вот почему Данбор поверил тогда Брылю. Шатун жил в том капище долго, иначе оно не успело бы пропитаться его запахом.

На лице вошедшего Брыля было написано любопытство. Судя по всему, Доброге не пришлось его долго уговаривать. При виде Ляны Брыль, однако, смутился, сдернул с головы шапку, затем снова ее надел и почему-то попятился назад.

– Ты почему обманул моих братьев, Брыль? – вдруг прозвучал в неловкой тишине голос Ляны.

От этого голоса даже стоявший за спиной гостя Доброга поежился, а Брыль и вовсе покрылся потом. Данбор уже открыл было рот, чтобы вмешаться, но сидевший рядом Лытарь предостерегающе толкнул его в бок. Обоим было ясно, что Брыль принял Макошину ведунью за воскресшую Милицу и пришел в ужас.

– Так ведь ушла ты, – прохрипел Брыль. – Ушла с оборотнем.

– А те люди? – спросила Ляна

– А что я мог сделать, – заныл Брыль, – их было шестеро, а я один. Да и не люди они вовсе, а нечистые. Колдун мне сказал, что если молвлю хоть слово, то не жилец я на свете этом, да и на свете том они мне спуску не дадут. А я ведь не видел ничего, слышал только, как Веско кричал «уходите!». А кому и почему кричал – не знаю. Потом Шатун выскочил из темноты и напал на колдунов. Двоих он сразу заломал, а двоих сильно попортил. Но к колдунам подошла подмога, числом около десятка. Шатун от них ушел, а уж в человечьем или зверином обличье – этого я не видел. Своих побитых и покалеченных колдуны забрали, а Веско так и остался лежать на снегу. Метель мела в ту ночь, вот их следы и присыпало. А может, они по воздуху ушли, кто их разберет, нечистых.

– Колдуны на выселках больше не появлялись? – спросила Ляна.

– Был их главарь на днях, спрашивал про Искара и про Шатуна. Я что от людей слышал, то и рассказал.

– Как колдун себя называл?

– Никак не называл, а я спросить не осмелился. Слышал только, как он называл второго, с которым ко мне в дом входил, ганом Гораздом, Пробыли они у меня недолго, но велели сообщить, как только либо Искар, либо Осташ появятся в сельце.

– Сообщил? – спросил Осташ с усмешкой.

– Не успел, – дернул острым плечом Брыль. – Куда я пойду в такую темень?

– Заплатили они тебе? – спросил Лытарь.

– Две гривны серебром, – не стал запираться Брыль.

– Многовато, – покачал головой Доброга.

– Так ведь и до соседних выселок путь неблизкий, да еще по зимнему лесу.

– И кого следует спросить?

– Булыгу, – не сразу, но все-таки ответил Брыль. – Его дом стоит на самом краю сельца.

– Тебе, Брыль, ноги бить не придется, – усмехнулся Осташ. – Этому Булыге мы сами все о себе расскажем.

– А как же… – начал было гость.

– Все, Брыль, – оборвал его Доброга. – На тех колдунах кровь нашего родовича Веско, и если ты станешь нам поперек дороги, то тебе не поздоровится. Скажи спасибо, что взыска с тебя не будет за то, что не сказал нам правду двадцать лет тому назад.

– Так ведь я ничего не видел. – Брыль смахнул шапкой пот с лица. – А Шатун был, его рев у меня до сих пор в ушах стоит.

– Вот и хорошо, – ласково сказала Ляна. – Нечего тебе, простому смертному, встревать в спор между Колдуном и Шатуном.

– Ну да, – закивал головой Брыль, – мы люди маленькие.

– Ладно, иди, – подтолкнул гостя к выходу Доброга, – но если вздумаешь по селу языком мести – тебе же хуже будет.

Брыль упрашивать себя не заставил и выскочил вон из дома, даже не попрощавшись с хозяевами. Осташ громко засмеялся вслед пугливому соседу.

– Сильна ты, ведунья, – сказал он отсмеявшись. – У Брыля сейчас душа в пятках.

Смех Осташа никто не поддержал. Женщины посматривали на Ляну с испугом. Данбору тоже было не по себе. Брыль-то неспроста обознался: и внешность, и голос у ведуньи – Милицыны. Или Макошина ведунья морок на всех наводит, или нечистый дух над Данбором шутит, застилая ему глаза.

– Этого Булыгу надо навестить, – сказал Искар. – Через него мы сможем выйти на колдуна.

– Я пойду, – сказал Малога, – будто бы от Брыля.

– А если Булыга признает в тебе Молчуна?

– Если признает, то мы по-иному с ним поговорим, – нахмурился Малога.

Глузд за прошедшие полгода обжился в Хабаловом стане, но своим человеком здесь так и не стал. Выросший в городе, мечник не видел особой радости в лесной жизни. И если летом и осенью жизнь в стане шла повеселее, то зимой, кроме охоты, людям заняться было абсолютно нечем. Глузд завалил трех кабанов, настрелял десяток зайцев, а после затосковал. Если бы не было у мечника в мошне золота и серебра, то был бы смысл держаться за Хабала, но деньги у Глузда были, вот и манили его хазарские города, где можно было развернуться во всю ширь славянской души. В Хабала у Глузда не было веры. Еще и бога никакого нет, а уже сколько крови пролили к его стопам понуждаемые колдуном люди. Иные на глазах изумленных Глузда и Хвета оскопляли себя, а то и вовсе лишали жизни. А Рада на прямой вопрос возмущенного Хвета ответила, что такое служение любо матери всех богов Кибеле. Глузд считал эту женщину просто безумной – бесновалась она на Хабаловых служениях еще почище самого колдуна и вводила движениями своего желанного мужчинам тела очень многих людей в исступление. После таких плясок и совершались кровавые приношения злобной богине. Рада говорила, что Макошь – это та же богиня Кибела, но ни Хвет, ни Глузд ей не верили. Макошь если и властвовала над мужчинами, то только через любовные утехи, а так, чтобы превращать мужей в силе в скопцов с замороженными глазами, этого за ней не водилось. А вокруг Хабала уже собралось десятка три таких скопцов, среди которых половина была неславянской наружности. Про чужаков Рада говорила, что они жрецы Матери Богов. Может, эти безбородые люди и были ведунами, но Глузд и Хвет для себя такой доли не хотели, а скопцов презирали, не видя за ними силы. Что это за мужи такие, которые сами себя обездолили и бабью одежду напялили?! А какого сына-бога могла родить такая матерь, Глузду и думать не хотелось. Во всяком случае, служить ее сыну он не собирался.