И тут к ней вернулся голос, и именно тут она наконец закричала по-настоящему.

Мастерская Джорджа Леппингтона в полночь. Лавина холодного воздуха проносится по долине, сотрясая деревья и грохоча дверью кузни, как будто сама дверь была испугана, что в такую ночь оказалась на улице одна и отчаянно стремится войти внутрь.

Ветер рычит в трубе, издает стоны, полные отчаяния и боли. Металлический колпак, образующий перевернутый конус над очагом кузни, сочувственно содрогается; из него вырывается звук, похожий на стон искривленного камертона — безумное нестройное гудение. Холодный воздух врывается в камин, взметает мертвый пепел очага, пока не начинает казаться, что в миске взбалтывают коричневую воду.

Ничего этого Дэвид не видит и не слышит.

Все его внимание приковано к клинку, который он держит у вращающегося точильного камня. Сыплются искры; клинок визжит как от боли.

Время от времени Дэвид проводит большим пальцем по режущей кромке клинка.

Потом возвращается к затачиванию стали. Искры вспыхивают мерцающим блеском. Эффект такой же, как если наклониться и поднести лицо к самому к фейерверку. Дэвид сознает, что ему надо надеть защитные очки, но нет времени, чтобы оторваться даже на это. Его мир сейчас сузился до пределов длинного стального клинка и бесконечного потока ослепительных искр, что вспыхивают ярко-желтым, оранжевым и белым.

Он вновь проверяет меч, проводя по лезвию подушечкой большого пальца, И тут же чувствует, как нежная кожа рвется, когда наконец лезвие разделяет его кожу, как вскрывает кожуру помидора кухонный нож. И все же он ощущает лишь слабое жжение, как от укуса крапивы на подушечке большого пальца.

С удивлением Дэвид смотрит, как капля крови алым проводит влажную линию по стали, восхищается ею, пока она стекает к заточенному острию меча.

Вид крови на стали кажется таким верным. Таким невероятно правильным. Словно он тысячи и тысячи раз видел такое раньше: влажную красную кровь, стекающую по лезвию меча.

Теперь меч окрещен.

Неподвижность. Рядом еще жужжит точильный камень, и ветер за дверью воет, будто потерянная душа, он глядит, как кровь — его кровь — окрашивает металл. Капля крови, стекавшая по клинку, остановилась. И тут случилось нечто странное: она ушла в закаленную сталь — вот так, взяла и ушла. Не высохла и не скатилась с острия. Просто впиталась, будто капля красного вина, впитанная бумажным полотенцем.

Теперь меч готов.

Полночь. Гостиница «Городской герб».

Электра Чарнвуд и Джек Блэк сидят в хозяйской гостиной. Ветер гудит за окнами, издавая глубокий задушевный звук, полный сердечной тоски и одиночества. Двое сидят неподвижно, в молчании.

— Не можем же мы здесь сидеть до конца света, — говорит Электра, голос ее звучит напуганно и тихо.

— Что ты предлагаешь?

— Не знаю. — Она ежится, но это больше, чем просто холод: это огромная дрожь, которая отдается в ее мускулах и костях. — Не знаю... Я, честное слово, не знаю.

Глубоко под городом царит полное безмолвие.

Полная тьма.

Бернис Мочарди кричала, пока ей не стало казаться, что по ее горлу прошлись наждачной бумагой. Она не могла дышать. Руки держали ее так крепко, что как будто вот-вот раздавят все ее тело. Ее все еще несли вниз по темному туннедю. Она слышала шелест босых ног по камням. Звук дыхания тварей напоминал змеиное шипение.

Потом она внезапно увидела над головой свет. Свет, разрезанный металлической решеткой на овальные сегменты.

Бернис сообразила, что смотрит снизу вверх в водосток в мостовой; на краткий миг она различила даже обшитые кирпичом стены сливного рукава, уходящие прямо вверх, будто стены колодца. По решетке прогрохотала машина, на несколько секунд отрезав уличные фонари, которые казались такими же далекими, как звезды в ночном небе.

Они меня убьют, задыхаясь, подумала Бернис. Они вырвут из меня куски кожи и станут сосать кровь, пока я не стану сухой, как губка.

На какую-то долю секунды в сияющей ясности перед ее внутренним взором предстали мать и сестры, стоящие у ее гроба в часовне. Они плачут и прижимают комки мокрых носовых платков к глазам и носам, из которых течет. И Бернис испытала огромное горе, как будто, умерев такой молодой, она их предала.

Вскоре ее вновь унесли во тьму, и желтые блики уличных фонарей, падающие по колодцу водостока на пол туннеля, остались позади. До нее донесся запах выхлопа машины, потом и он развеялся, оставив по себе сырую, похожую на грибную, вонь несших ее вампиров.

Должен же быть из этого какой-то выход. Эта мысль застала ее врасплох. И зависла в ее мозгу, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, будто сияющий драгоценный камень — неподатливый и яркий. Должен же быть выход. Она знает, есть выход, есть путь к спасению. Не станет она вот так сдаваться на милость судьбы. Не дастся она вампирам без борьбы.

Раскрыв глаза как можно шире, Бернис огляделась по сторонам.

Все еще ничего, кроме кромешной тьмы.

По звукам шагов ей удалось определить лишь то, что туннель достаточно широкий, чтобы по нему могли пройти трое мужчин в ряд, и достаточно высокий, чтобы не приходилось пригибаться. Теперь, когда они все глубже уходили в недра под городом, сюда уже не проникал свет.

И все же время от времени она чувствовала на коже дуновение более свежего воздуха, когда они проходили входы в другие туннели, ответвляющиеся от того, которым несли ее.

Нет. Она не может просто сложить лапки я умереть.

Во всяком случае, сказала она самой себе, ты станешь одной из них: подсядешь на кровь и будешь мучиться в ожидании следующей дозы.

Три твари, не больше, по-прежнему несли ее горизонтально, будто свернутый ковер. Чья-то рука отчасти закрывала ей лицо, но глаза оставались открыты (правда, она все равно ничего не видела в этой кромешной тьме); одна рука тоже была свободна.

Но чем это ей поможет?

Едва ли она смажет избить монстров так, чтоб заставить их повиноваться.

А ее все несли, и звук босых ног шелестел по каменному полу, и дыхание вырывалось у тварей изо рта со все тем же зловещим змеиным шипением.

Вскоре они прибудут на место.

И что тогда?

Глубоко в пещере завывания шквального ветра в долине казались всего лишь отдаленным шорохом.

Дэвид Леппингтон поднял газовую лампу повыше. В ослепительном полукруге света, отбрасываемого шипящей сеткой накаливания, было видно, что, взрывая стальную решетку, дядя не утратил обычной своей обстоятельности.