Далее все то же происходило, как я и предполагал, за исключением того, что освободить своих товарищей из острога поляки и не пытались. Не до того им было. Заняв глухую оборону, они со своего подворья и носу на улицу не показывали — чревато. Но штурмовать клятых ляхов москвичам не дали. Все тот же Лохмотыш немедленно метнулся ко мне в терем, и заранее предупрежденный, как действовать в таких случаях, Багульник выслал к их подворью два десятка гвардейцев — всех, что под рукой. Количество не ахти, но зато слава велика. Многие знали, чьи это люди, а потому вмиг угомонились и понемногу разбрелись, успокоенно приговаривая, что теперь-то Федор Борисович вместях с князем зададут им перца.

И вместо визита в Вознесенский монастырь я направился в Разбойный приказ — требовалось проконсультироваться. По счастью, послеобеденная сиеста закончилась, и народу там хватало. Увы, но сообщение дьяка Федора Янова меня не устроило. Оказалось, за причиненное бесчестие виновникам полагалось не столь и много — всего-навсего штраф. Усомнившись, я потребовал Судебник. Обиженный недоверием, Янов незамедлительно извлек его и отчеркнул желтым кривым ногтем нужную статью. Ну да, все правильно, штраф. Ладно, придется применить запасной вариант. Пусть их товарищи делают налет, чтоб освободить узников.

По дороге к своему подворью, прикидывая, как половчее и понадежнее сработать, я, с головой уйдя в свои мысли, даже не заметил, сколько у меня собралось гостей. Чуть ли не половина свиты пана Мнишка толпилась у ворот. Сам ясновельможный с десятком шляхтичей был внутри, сидя в ожидании князя в трапезной. Увидев меня, он бодро вскочил и, по своему обыкновению, закатил целую речугу о величайшей несправедливости, которую свет не видел, попутно цитируя огромные куски из Библии.

Я не мешал ему разглагольствовать. Наоборот, сочувственно кивал. Да и на его просьбу повидаться с «несчастными страдальцами, волею судеб и мрачного рока угодившими в тенета» тоже ответил согласием. Однако поставил условие — сопровождать его должно не более пяти человек. Остальным надлежит вернуться на подворье и сидеть там. Но насчет того, чтоб по пути к съезжей захватить с собой пана Станислава, я не возражал. Пусть посмотрит. Мальчик он с норовом, горячий, что мне на пользу — ускорит дело. А перед выездом, тихонько отозвав в сторонку Багульника, распорядился быстренько погрузить на телегу трехведерную бочку с водкой, отправив подводу вместе с нами.

Прибыв на подворье к Станиславу, я заявил мгновенно обступившим меня шляхтичам, что во всем разберемся по справедливости, сам я на них зла за содеянное их товарищами не держу, а в качестве доказательства тому — вот пожалуйста. И я указал на телегу с бочкой. Ехать с нами в съезжую, невзирая на водку, охотников оказалось предостаточно, но я и тут ограничил их число до пяти. Ни к чему, чтоб они попытались действовать сразу же — я пока не готов.

Ехать до владений Давыда Жеребцова было недалеко, но я все равно успел устать от вдохновенных речей старшего пана Мнишка, безумолчно твердившего мне, что не годится поступать с благородными точно так же, как с простецами. Вот у них в Речи Посполитой… В конце концов мне надоело, и я бесцеремонно оборвал его, процитировав высказывание римлян: «Закон суров, но это закон». Мнишек, обидевшись, умолк, и вовремя — мы приехали.

Я не стал говорить Жеребцову, чтобы он вызвал арестованных шляхтичей в допросную. Вместо этого я предложил навестить их в самом остроге. Давыд попытался нас отговорить, но я настоял. Пусть панове воочию убедятся, что справедливость соблюдается неукоснительно и шляхтичи находятся точно в таких же условиях, как и прочие арестанты.

По серым от грязи ступенькам крутой лестницы мы спустились вниз, в подклет. Тяжелая вонь немедленно шибанула в нос. Пахло не как в хлеву — гораздо хуже. Гнилой, спертый воздух, смешанный с запахами пота, мочи, гноя, исходившего от язв и струпьев, создавал такой удушающий смрад, что было удивительно, как люди, находящиеся здесь, еще живы. Впрочем, чему удивляться — я и сам некогда проторчал здесь пару суток, и ничего.

Воспоминание о тех днях помогло. Я ободрился и, обведя рукой ворох серых, грязных, вонючих тел, скорчившихся на полу, невозмутимо заявил:

— Вот видите, ясновельможный пан, и ваши тут, и наши тоже. Все строго по справедливости.

— Да-да, — торопливо закивал старший Мнишек и взмолился: — Давайте обратно, князь.

— А-а-а, не нравится ляхам русская вонь! — завопил кто-то, заросший и волосатый, поднимаясь с пола. — А вы бы поближе к нам, поближе. Здеся нюхните! — И словно по команде большой ком сплетенных тел зашевелился и к нам из него потянулись руки. Много рук.

Чего хотели арестанты — не знаю, но эти руки доконали шляхтичей, рванувшихся наверх. Я мужественно прикрывал их беспорядочное отступление, задержавшись и сказав караульному, чтобы разыскал и вывел всех четверых в допросную.

Поднявшись наверх, я с удовлетворением обнаружил, как непривычный к подобным зрелищам польский народец высыпал на крыльцо, с наслаждением дыша свежим воздухом. Пан Станислав, очевидно как самый благородный, а потому воспринявший увиденное острее прочих, вообще банально блевал, свесив голову с перил. Его батюшка стойко держался, но тоже находился на грани.

Передышка закончилась через десять минут, когда меня и Мнишков позвали в допросную, куда привели шляхтичей. Выглядели ребятки не ахти. Рожи поцарапаны (женский пол постарался), у кого глаз заплыл, у кого кровь из носа, а у главного виновника опухшее левое ухо было раза в два больше правого. Эдакий синьор Робинзон после очередного испытания.[57]Словом, сразу видно, что и мужской пол поучаствовал. Ну и пребывание в остроге, даже кратковременное, тоже наложило отпечаток. И на одежду, которая немилосердно воняла, и на тела — на моих глазах у одного с головы на плечо свалилась жирная вошь.

Увидев меня, и особенно Мнишков, все четверо радостно загомонили, решив, будто их забирают отсюда. Надо было видеть их вытянувшиеся лица, когда они узнали, что им придется провести здесь еще не одну ночь. Когда же я добавил, что все зависит от приговора — возможно, и не один год, — самый слабонервный, Ян Забавский, хлопнулся в обморок, а прочие ринулись взывать к справедливости.

— Это сколько угодно, — согласился я. — На Руси ее много, перепадет и на вашу долю, а как же.

Касаемо желания ясновельможного переговорить с ними у меня возражений не имелось, но здесь я все передал на откуп Жеребцова. Мол, он тут главный, ему и решать. Тот вопросительно посмотрел на меня, уловил согласие и широко развел руками — об чем речь. Я еле заметно кивнул ему на дверь и быстренько вышел в сени, но подался не на крыльцо, а в другую комнату. Давыд за мной следом.

— Ты вот что, — негромко распорядился я, — повели-ка удвоить караулы. Чует мое сердце, нынче или завтра ночью товарищи полезут их выручать.

— Тогда я лучше всю сотню сюда доставлю.

— Сотню — это хорошо, — согласился я. — Можно и две. Но не сюда, а на мое подворье. Когда начнется, тогда и они подойдут. Здесь пока хватит и удвоенных караулов. А заодно повели поднять всех остальных из полка, чтоб ждали сигнала. Думаю, и он лишним не окажется.