– Триста лет они нас за людей не считали, называли дикарями. Гнали, как зверей, на запад, в необжитые места, а теперь мы понадобились Америке… – Дебора, глядя на огонь, затягивалась самокруткой:

– Мой отец был белый, как и у многих, здесь. Мы, между собой, говорим на английском языке… Мы американцы, – она бросила окурок в костер, искры поднялись вверх, – ребята из резерваций пойдут воевать, если придется… – Дебора очень надеялась, что подобного не произойдет.

Еще она очень надеялась, что рав Горовиц останется на базе Хэнфорд.

Обдумывая план диссертации, набрасывая заметки к первой главе, Дебора видела его красивые, темные глаза, слышала смущенный голос:

– Если вы, кузина, решите посетить службу, просто отправьте записку. Я буду… – оборвав себя, рав Горовиц кивнул на шлагбаум:

– Я бы вас проводил, кузина, как положено, однако мне нельзя, у меня нет нужного пропуска… – у Деборы имелась картонка, с фотографией и черным штампом: «Проход по всей территории».

Собираясь на службу, она тщательно выбрала хороший костюм, со скромной, прикрывающей колени юбкой, и шелковой блузкой. В подобном наряде она вела семинары и занятия со студентами, в Орегоне.

Она стояла в деревянной кабинке душа, с заколотыми на затылке волосами, подняв руки вверх. Теплая вода падала на лицо. Дебора жмурилась, вспоминая горячий источник, в горах, на земле народа Большой Птицы. В резервации, летом дети бродили в своей компании, целыми днями не возвращаясь к вигвамам родителей. С ними бегали собаки, они купались в холодных, горных озерах, и рыбачили. Старшие девочки, по секрету, сказали Деборе, что вода в источнике делает женщину красивой, для мужа.

– Или не мужа, – хихикнул кто-то из девчонок. Дебора протянула маленькие, детские ладошки. Вода, в каменной купели, чуть слышно бурлила, немного пахла серой и покалывала лицо. От озера, слышались крики купающихся мальчишек, и лай собак:

– Кто первый раз в жизни ей умывается, – подтолкнули Дебору подружки, – должен загадать желание, Белая Птица… – она попросила, чтобы ее народ был счастлив, чтобы звери и птицы не уходили с земли, чтоб духи предков заботились о ней.

– И будем, – услышала она, вытираясь, знакомый голос, – будем, Двора…

Девушка застыла, с полотенцем в руках:

– О любви я тогда ничего не загадывала… – Дебора усмехнулась, – мне шесть лет исполнилось, какая любовь. А сейчас… – она обрадовалась, что оказалась в душевой одна. Ноги, немного, ослабли. Закрыв глаза, она присела на лавку, у стены. Дебора поняла, что, всю неделю, думала только о нем.

– Миссис Горовиц… – сказала она томно. Полотенце соскользнуло на влажный пол. Дебора все знала. Красивый Щит рассказала девочке, что с ней происходит, а в школе с ними занималась медицинская сестра:

– Никогда я подобного не чувствовала… – Дебора тяжело задышала, – никогда. Оставь, ему тридцать один год. Он помолвлен, просто не говорит… – если рав Горовиц и был помолвлен, то, подумала Дебора, исподтишка рассматривая кузена, он об этом не упоминал.

Молитвенников здесь не было, но Дебора поняла, что все остальные прихожане знают службу. Рав Горовиц сказал, что поедет за книгами и свитком Торы в Сиэтл:

– Я быстро выучу язык, – решила Дебора, – Тора у меня есть. Он… кузен Аарон, со мной позанимается… – к щекам прилила краска. Аарон рассказывал ей о семье. Дебора, перебрала, по памяти, новых родственниц:

– Они все замужем. Мадемуазель Аржан погибла, она такая красивая была… – Дебора видела фильмы актрисы, – а леди Холланд пропала. Она, все равно, не еврейка… – конечно, рав Горовиц, мог встречаться и не с родственницей. Дебора, краем глаза, посмотрела на майора Мэтью:

– Спросить у него? Неудобно, нас не представляли друг другу, и это личное… – ей не понравились спокойные, оценивающие глаза майора:

– Напишу его отцу, – обрадовалась девушка, – доктору Горовицу. Адрес кузен Аарон даст. Напишу, ненароком поинтересуюсь… – она опустила голову, скрывая румянец на лице.

Аарон сделать этого не мог. Раву Горовицу оставалось надеяться, что прихожане спишут все на духоту. В маленькой комнате сидело почти сто человек. Он старался не смотреть на кузину Дебору, но ничего не получалось. Аарон почувствовал тоску, как, в Берлине, на давно разоренном еврейском кладбище:

– Это словно с Габи… – он услышал высокий, нежный голос девушки, – я тогда глаз от нее не мог отвести. Не мог подумать, что потеряю ее… – Дебора, восхищенно, сказала:

– Вы помогали евреям, кузен Аарон, рисковали жизнью… – он смутился:

– Это мой долг, кузина. Мой народ в беде. Я вернусь в Европу, непременно, – добавил рав Горовиц.

– Он вернется… – община поднялась, для кидуша. Дебора тоже встала.

Аарон рассказывал ей об Израиле, как он называл Палестину, об Иерусалиме и кибуцах. Он говорил, что сам обрабатывал землю и собирал урожай. Дебора искоса, взглянула на его большие руки. Аарон улыбнулся:

– Я долго один живу, кузина. Я все умею делать, и готовить, и убирать. Пишу мезузы, даже куриц резать умею, научился… – произнося кидуш, Аарон вспомнил обеды с детьми, в пражской квартире Клары. Он слышал смех девочек, неуверенный, медленный голос Пауля, вдыхал аромат свежего хлеба и пряностей. Он чувствовал прикосновение женской руки, ласковое, тихое, ощущал тепло, наполнявшее все вокруг:

– Я ее никуда не отпущу, – разозлился Аарон, – никуда. Если я ей… Деборе, хоть немного по душе, если она захочет стать еврейкой. То есть она еврейка, конечно… – он взял халы, подняв хлеб вверх:

– Не отпущу. После шабата поговорю с ней. А если она откажет… – Аарон велел себе подумать об этом, когда услышит отказ.

– Не раньше, рав Горовиц, – строго сказал себе мужчина, – нечего бояться, надо делать… – люди толпились у столов с виски и халами. Он заметил, что Дебора выскользнула наружу:

– У нее дежурство, завтра утром, она говорила… – в медных подсвечниках догорали, трещали свечи, в открытом окне виднелась бледная луна, – после исхода шабата отправлю ей записку. Верну подсвечники… – кто-то тронул его за плечо, Аарон очнулся.

– Счастливой субботы, – усмехнулся кузен. От Мэтью пахло сандалом, и виски, он пришел в безукоризненной, хорошо отглаженной форме майора. Аарон, невольно, оглядел свой китель. На рукаве красовалось чернильное пятно.

– Лехаим! – Мэтью поднял простой стаканчик. Кузен, невзначай, поинтересовался:

– А что за девушка здесь была? – Аарон прожевал халу:

– Ты никогда не поверишь, Мэтью… – он отвел кузена к окну, присев на подоконник: «Слушай».

Оказавшись у себя в комнате, Дебора переоделась в армейские брюки и свитер. Одежда была мужской, но Деборе, с ее ростом, пришлась впору. Устроившись на койке, поджав босые ноги, она повертела Тору, в потрепанной, кожаной обложке. Дебора твердо решила начать заниматься с равом Горовицем:

– Я ничего не могу сделать… – девушка откинулась к деревянной стене, – я хочу быть рядом, всегда. Сколько придется, сколько Господь, и судьба отмерят… – Дебора насторожившись, неуверенно позвала: «Бабушка…». Окно было полуоткрыто. Комнаты выходили на лужайку, за бараком. На половицах лежал яркий луч полной луны. Дебора заметила тень, снаружи, в звездной ночи. Окно заскрипело, она встрепенулась. Он был без пилотки, светлые волосы искрились, серые глаза взглянули на Дебору. Тонкие губы улыбались.