– Надо скатерть привезти, из Сиэтла… – Аарон понял, что улыбается, думая о мисс Маккензи. Не выпуская швабры, он закрыл глаза.

Услышав мотор грузовика, рав Горовиц вздрогнул. Чья-то уверенная рука забрала швабру:

– Вот ты где… – усмехнулся знакомый голос, – далеко тебя загнали… – Аарон встрепенулся. Кузен Мэтью, в чистой, полевой форме, с пилоткой набекрень, с калифорнийским загаром на лице, прислонился к окну. Он махнул шоферу:

– Поезжайте в гараж, сержант… – кузен окинул Аарона пристальным взглядом:

– Вообще я тебя должен поставить по стойке смирно, за то, что не приветствуешь старшего по званию. Шучу, – весело добавил Мэтью.

Аарон открыл рот, кузен поднял руку:

– Занимайтесь своими обязанностями, лейтенант. Надо работать, меня полковник Бенсон ждет… – Бенсон был начальником базы. Аарон видел его только мельком. Старшие офицеры обедали отдельной столовой.

– На шабате встретимся, – подмигнул ему майор Горовиц. Вскинув на плечо вещевой мешок, четко печатая шаг, Мэтью скрылся в бараке, где помещалось командование.

Посмотрев на свои босые ноги, Аарон снял со швабры тряпку:

– Мэтью обрадуется, что у нас еще одна родственница появилась… – пол почти высох. Вылив грязную воду в канаву, рав Горовиц отправился в столовую.

Майор Горовиц всегда возил флягу, с кошерным вином. Лаборатории ученых часто располагались за городом, Мэтью не успевал добраться до синагоги, чтобы посетить службу. Он привык делать кидуш сам. Мэтью старался соблюдать шабат, избегая, в день отдыха, писать и водить машину. В Вашингтоне он менялся субботними дежурствами с коллегами. Мэтью оставлял себе смену на Рождество, чем заслужил глубокую приязнь семейных сослуживцев. Он брал дни отдыха во время еврейских праздников. Мэтью любил неспешные, свободные от министерской суеты, субботы.

Вечером он в синагогу не ходил, предпочитая зажигать свечи дома. Утром он поднимался позже. Суббота была единственным днем, когда он не вставал на рассвете. Обычно Мэтью, в столице, в шесть утра, перед работой, посещал спортивный клуб. Он проводил два часа в гимнастическом зале, и бассейне, устраивал спарринг, часто с партнером из русского посольства. Майор Горовиц приезжал на работу к половине девятого, свежий, в безукоризненной форме, с влажными, светлыми волосами. Он спускался в столовую, где брал овсяную кашу, омлет, и кофе без сахара. Мэтью заботился о своем здоровье. Он ценил и отношения с коллегами. По праздникам, Мэтью приносил на работу красиво упакованные корзины, из еврейской кондитерской, наполненные сладостями.

По субботам Мэтью готовил завтрак, с кошерными сосисками, или стейком, с яичницей и свежими фруктами. Если он выбирал не мясо, а копченого лосося, Мэтью делал яйца бенедикт, с голландским соусом. Перед отлетом в Хэнфорд, Мэтью, стоя над плитой, усмехнулся:

– Мистер Нахум сказал, что Марта в закрытой школе училась. Придется ее наставлять… – он окинул взглядом просторную кухню, – конечно, в здании есть уборщики, но моя жена должна обо мне заботиться. Наверняка, у нее были уроки домоводства… – Мэтью, на досуге, даже составил список обязанностей супруги. Каждый день он ожидал хорошего обеда со столовым серебром и фарфором, с двумя переменами блюд. Мать Мэтью настаивала, чтобы мальчик переодевался к вечеру, даже если дома они были одни.

– Мама и сама переодевалась… – Мэтью, задумчиво, покусал карандаш. Жена должна была готовить горячий завтрак, следить за порядком в доме, и, разумеется, воспитывать детей. Мэтью хотел, после свадьбы, переехать в предместье. У него были деньги на хороший дом, но майор Горовиц не хотел выделяться. Марте Горовиц предстояло обжить скромное, в три спальни, жилище.

Со своей стороны, Мэтью обещал содержать жену, вывозить ее в свет, дарить драгоценности, на день рождения и годовщину свадьбы, и вообще, весело подумал Мэтью, захлопнув блокнот, выполнять обязанности еврейского мужа, перечислявшиеся в ктубе.

С раввином о будущей свадьбе он пока не говорил, не желая забегать вперед. Мэтью сначала хотел увидеть невесту, хотя майор доверял выбору мистера Нахума, и знал, что уродину ему не подсунут:

– Он даже нашел еврейку, – подумал майор, – действительно, он мне как отец… – после завтрака Мэтью, неспешным шагом, отправлялся в синагогу, по еще пустым улицам. В молитвенном зале он сидел на месте Горовицей, в талите отца. Знакомые по общине обычно приглашали Мэтью на субботний обед. Он все еще делал вид, что испытывает денежные затруднения, но всегда приносил хозяйке дома дешевый букет.

В синагоге знали, что майор небогат. На Шабат Мэтью одевался скромно и никого не звал домой. Он знал, что кузен Меир не собирается болтать о том, где он живет. С подобной славой, Мэтью удачно избегал приглашений в семьи с незамужними девушками. Его звали в дома с детьми. Малыши любили майора Горовица. Мэтью рассказывал мальчикам об армии, и никогда не появлялся без маленького подарка.

Отец говорил Мэтью о знаменитом Волке. Авраам Горовиц видел его, подростком:

– Он часто нас навещал, милый… – полковник наклонился, поцеловав светловолосую голову сына, – он дружил с бабушкой Аталией. Они до гражданской войны познакомились. Волк на стороне северян сражался, а бабушка Аталия выполняла их задания, в Вашингтоне… – прадед Мэтью участвовал в убийстве Линкольна. Отец пожимал плечами:

– Бабушка за ним следила. Она работала на разведку северян, и познакомилась с дедушкой Дэниелом… – все это исходило из слов бабушки.

Полковник заметил:

– Волк много с твоим дядей Александром возился. Он тогда малышом был, Александр. Бабушка после его гибели не оправилась, траур не снимала… – Мэтью самому нравилось играть с детьми. Он с удовольствием думал, что в следующем году станет отцом. Сына он хотел назвать Александром. Майор был уверен, что первым родится мальчик.

Перед вылетом в Хэнфорд, Мэтью прочел в газете о самоубийстве перебежчика Кривицкого. Майор улыбнулся: «Все сложилось отлично, как мистер Нахум и предсказывал». Кузена он в синагоге не увидел. Мэтью понимал, что Меир занят:

– Он сопровождал Кривицкого, – вспомнил майор, – наверняка, пишет бесконечные бумаги… Протокол осмотра номера, отчет, объяснительную записку… – он отправил кузену письмо городской почтой, приглашая его на обед, по возвращении Мэтью из Калифорнии.

В Хэнфорде майору выделили светлую комнату, в помещениях для старших офицеров, с личным душем. Мэтью брился перед зеркалом, в белой рубашке, с расстегнутым воротом. Парадный китель, цвета хаки, висел на спинке стула. Вечер выпал теплый и сухой. Заходящее солнце играло в золотых, майорских листьях, на нашивках, освещало раскинувшего крылья орла. Птица увенчивала знак с американскими звездами, на кителе. Любой военный, увидев эмблему, понимал, что Мэтью является личным помощником министра обороны США.

Мэтью аккуратно прополоскал, в раковине, опасную бритву. Она принадлежала дедушке Дэниелу. Бритва лежала в мешке, привезенном в столицу после сражения у Литтл-Бигхорн. Армейские дознаватели передали вещи покойного генерала Горовица его вдове. Дэниелу было приятно думать, что бритвой брились и дед, и отец. Он протянул руку за туалетной водой, запахло сандалом.