епископа воспринималась государственной властью в качестве известного гаранта сохранения церковного мира. В связи с этим не случайно появление в 380 г. эдикта Грациана, Валентиниана и Феодосия, в котором, ссылаясь в первую очередь на папу Дамаса, а затем на Петра епископа Александрии, они провозглашали для населения Константинополя обязательность исповедания Святой Троицы[783]. Теперь, во второй половине V в., испанский дукс Винценций снова увидел в личности Илария такого гаранта.

Однако проблема отношения Римской кафедры и западных поместных Церквей не была столь простой и легко разрешимой, как может показаться на первый взгляд, и прежде всего были неясны правовые принципы этих отношений. Еще в III в. Африканская Церковь не подчинилась решению папы Стефана по поводу действительности еретического крещения, совершенного во Имя Христа[784]. В конце IV – начале V вв. проблема канонического определения отношений Римской Церкви и западных поместных Церквей встала с особенной остротой.

Выше уже много говорилось об отношениях Римской и Медиоланской Церквей, а также о положении Римского епископа в Италии в IV–V вв. Проблема отношений Римской кафедры и поместных Церквей Галлии, Испании и Африки представляется не менее сложной. Наиболее активная деятельность по регламентации церковной дисциплины осуществлялась Римскими епископами в отношении Галльской Церкви. Галльские епископы Нарбоннских и Вьеннских диоцезов, а также более дальних городов, не имея у себя крупного церковно-политического центра, постоянно апеллировали к Римским епископам, как к первых епископам на Западе, о чем свидетельствуют многочисленные папские послания епископам Галлии. Как уже отмечалось выше, аббат Л. Дюшен привел их полный перечень в своей «Древней истории Церкви»[785]. Влияние Римских епископов на дела Галльской Церкви после ослабления Медиоланской кафедры стало более чем существенным.

Отношения с Испанской Церковью были менее активными, хотя рассматриваемая Тарраконская провинция принимала подробнейшие декреты, касающиеся церковного устройства – в частности, проблемы перекрещивания ариан и частной жизни клириков, – от папы Сириция в середине 80-х годов IV века[786]. Таким образом, отношения Галльского и Тарраконского диоцезов можно канонически обозначить как отношения апелляции провинциальных епископов к инстанции, которую возглавляет патриарх Запада.

Контакты Рима с Африканской Церковью действительно представляли собой сложную перипетию взаимных требований и споров. Как очень точно отмечает Ш. Пьетри, «…Карфаген отказывался, более долгое время, чем Галлия или Испания, признать авторитет и какую-либо практическую компетенцию в сфере дисциплины или веры для престола, выдающуюся апостольскую традицию которого он первый воспевал»[787]. В частности, в 393 г., после решений Иппонского Собора африканские епископы рядом решений вступили в противоречие с Капуанским синодом 392 г., решения которого были приняты под председательством св. Амвросия Медиоланского, но с одобрения папы Сириция[788]. Спустя двадцать с лишним лет после весьма напряженных отношений с Римом, Милевский Собор 416 г. вообще запретил африканским клирикам обращаться в заморские суды, то есть в Италию, а в 423 г. в знаменитом послании к папе Целестину Карфагенские епископы вообще поставили под сомнение судебное решение Римского престола по поводу пресвитера Апиария, а также право подобного решения[789].

В середине V столетия происходит новое усиления влияния Римского престола в Церкви. Можно определенно констатировать, что оно было связано с деятельностью св. папы Льва I в период христологических споров, а также с ослаблением светской власти в Римской империи[790], западная часть которой все более и более погружалась в хаос. В этот период в западных церковных провинциях окончательно утверждается представление о Римском престоле, как главной церковной кафедре св. апостола Петра. Данное каноническое восприятие власти Римского епископа в полной мере отражают послания Тарраконских епископов к папе Иларию, исследованные на рассматриваемом Римском Соборе. Папа именуется в них «Beatissimus et apostolica reuerentia a nobis in Christo colendus dominus, apostolicus papa». Данные высочайшие титулы, которые при других обстоятельствах отражали бы всего лишь требования этикета, приобретают вполне конкретный и определенный смысл, если учесть, что во втором послании тарраконских епископов Асканий и его собратья, описывая привилегии и достоинство Римской кафедры, фактически доходят до декларирования ее безошибочности на основании евангельской заповеди Христа: «…expetendum reuera nobis fuerat illud priuilegium sedis uestrae, quo susceptis regni clauibus post resurrectionem Saluatoris, per totum orbem Beatissimi Petri singularis praedicatio uniuersorum illuminationi prospexit» (см. выше).

Данное восприятие понтификального суда испанскими епископами предопределило отношение к его решению со стороны итальянских епископов, которые, провозгласив «Многая Лета» папе Иларию и подтвердив его заявления, в определенном смысле принесли присягу Римской кафедре. Протокол заседания Собора представляет собой документ, фиксирующий условия, в которых происходили прения; из них явствует, что именно папа Иларий выступал на Соборе, как на судебном заседании, с исследованными выше инициативами, в то время как присутствующие епископы италийских городов лишь подтвердили папские распоряжения, обещав соблюдать их в целости.

Римский Собор 465 г. может рассматриваться как заседание церковного суда, ставшее каноническим обоснованием папского примата на церковном Западе, по крайней мере прецедентом Соборного освящения данного примата со стороны итальянских епископов. Данное обстоятельство позволит провозгласить римским канонистам в «Decretum Gelasianum», составленном в период IV–V вв., что «Sancta tamen Romana catholica et apostolica ecclesia nullis synodicis constitutis ceteris ecclesiis praelata est, sed euangelica uoce Domini et Saluatoris nostri primatum obtinuit… est ergo prima Petri apostoli sedes Romana ecclesia, non habens maculam, neque rugam, nec aliquid huiusmodi»[791] («Святая же Римская кафолическая и апостольская церковь возвышена над прочими церквями не от каких-либо синодальных установлений, но от евангельского гласа Господа и Спасителя нашего стала удерживать первенство… есть следовательно первый престол апостола Петра, Римская церковь, не имеющая ни порока, ни одряхления, ни чего-либо подобного).

Упомянутая протокольная фиксация первенства папы на исследуемом Римском Соборе 465 г., определенно выраженная во время дискуссий, вероятно, корректирует утверждение Л. Дюшена, согласно которому на протяжении всего V столетия «авторитету папы не соответствовало никакое Соборное установление. Не было Собора Запада»[792]. Действительно, Собора, представившего бы весь спектр мнений западного епископата относительно папского первенства, нельзя встретить в эту эпоху. Кроме того, бесспорно, что в этот период на Западе Соборные решения значили для церковных провинций много больше, чем декреты Римского епископа, равным образом как и на Востоке постановления Поместных Соборов обладали большим каноническим весом, чем указы Константинопольского патриарха. Синодальная судебная система находилась еще в церковных провинциях в состоянии расцвета, своеобразный пик которого пришелся на вторую половину IV столетия, в то время как понтификальная судебная система и в Риме, и в Константинополе находилась лишь на стадии формирования. Однако, на основании исследованных актов Римского Собора 465 г. можно заключить, что, хотя папа, как было указано выше при рассмотрении состава Собора, и не обладал прямой юрисдикцией над