действительности необходимы лишь основные элементы модальной логики и условное наклонение – и, собственно, с поклоном добавляет Смит, именно этими средствами воспользовался Крипке, чтобы ввести понятие строгого указателя в «Тождестве и необходимости».

Это едва ли не самый простой пример препирательств между противниками (причем Сомс, несомненно, считает, что за ним остался еще один выстрел). Большинство вопросов авторского права опирается на строго научные доводы такой тонкости, что по сравнению с ними, скажем, легендарный ученый спор о правках в тексте «Улисса» в восьмидесятые годы XX века кажется популярным докладом по криминалистике для любознательных школьников. Соберите коллегию из случайно отобранных профессиональных философов и дайте им послушать, как Смит и Сомс отстаивают свои позиции, – и они, вероятно, не будут знать, что и думать. Тем не менее само обвинение совершенно понятно – и очень сурово. Если Смит прав, заслуги Крипке уменьшаются вдвое. Мало того, что его репутация зиждется на достижении, на самом деле принадлежащем другому философу, к тому же женщине, на которую сообщество, состоящее преимущественно из мужчин, посматривает свысока: он еще и не смог этого понять, потому что сначала не разобрался в теории. Для гения есть только одно обвинение хуже плагиата – это глупость.

∞

К счастью, из этого диспута можно кое-что почерпнуть, и не прорабатывая все тонкости аргументации Смита и Сомса. Все-таки жизнь коротка. Начать проще всего с вопроса, что, собственно, такое новая теория референции. Как философское движение ее можно рассматривать как реакцию против нескольких прежних течений в аналитической философии XX века. Возродив к жизни богатую метафизическую идею возможных миров и всерьез рассмотрев наши интуитивные представления по этому поводу, новая теория референции показала длинный нос логикам-позитивистам, которые утверждали, что дискурс имеет смысл только в том случае, если его можно проверить на опыте в реальном мире. А свободное применение экзотических инструментов позволило ей отринуть приземленные методы философов обыденного языка, которые вдохновлялись трудами позднего Витгенштейна.

Но особенно сильно новая теория референции противоречит традиционным философским представлениям в своем антиментализме: она отказывается ставить семантику в зависимость от разума носителей языка. Смыслы заключены не в голове, гласит теория, они во всем мире – мире, описанном наукой. Антиментализм очевиден и в утверждении, что имена собственные относятся к своим объектам непосредственно, без промежуточного звена из ментальных представлений или описаний. Однако сторонники теории на этом не останавливаются. Они еще и утверждают, что так же устроены и многие имена нарицательные – слова вроде «золото», «тигр» и «теплота». Подобные «естественные виды» не имеют определений в привычном смысле, гласит теория. Например, можно ли считать золотом то или иное вещество, определяется не тем, что перед нами тяжелый мягкий желтый металл, все это лишь его особые качества, которые в другом возможном мире могут быть и иными. Золотом его делает атомная структура, которая во всех возможных мирах одинакова; она и составляет его суть. Разумеется, то, что атомный номер золота 79 – сравнительно недавнее научное открытие, а до этого люди говорили о золоте без особой концепции в голове, которая отличала бы его от других элементов (большинство делают так и сегодня).

Но чем же термины вроде «Аристотель» и «золото» связываются со своими референтами, если не через смыслы в голове носителей языка? Причинными цепочками, утверждает новая теория референции. Сначала термин ставится в соответствие своему объекту при первичном назывании, скажем, если на него указать, а затем причинно переходит на другие через разнообразные коммуникативные акты – разговоры, чтение и так далее. Так, если я сейчас говорю «Аристотель», это становится последним звеном в причинной цепочке, которая тянется назад во времени (и на восток в пространстве) к самому Стагириту в тот момент, когда ему было даровано это блистательное имя.

Так что новая теория референции охватывает массу взаимосвязанных идей. Стивен Шварц, редактор одного из первых и весьма авторитетного сборника статей о новой теории референции «Тождество, необходимость и естественные виды» (Naming, Necessity, and Natural Kinds), предлагает вполне рабочую таксономию. Он пишет, что «три основные черты» новой теории – каждая из которых «прямо противоречит основным положениям традиционного мышления о смысле и референции» – таковы: «Имена собственные жестки [относятся к одному и тому же объекту или индивидууму во всех возможных мирах]; естественные виды в отношении референции такие же, как к имена собственные; референция зависит от причинных цепочек».

Сколько из этих трех черт восходят к Крипке? Сам Смит признает, что вторая и третья в том виде, в каком Крипке представил их в своих лекциях в Принстоне в 1970 году, «действительно новы». Все идеи, об авторстве которых ведутся споры, подпадают под первую категорию – жесткость имен собственных. Поэтому Сомс, похоже, справедливо утверждает, что хотя Рут Маркус, вероятно, предвосхитила некоторые из этих идей, это «не умаляет фундаментальных заслуг» Крипке в создании новой теории референции. Даже философы, у которых были серьезные интеллектуальные расхождения с Крипке, в этом, как правило, согласны. «Вероятно, ни одна из этих идей не принадлежит единолично Крипке, да он на это и не претендует, – говорит философ Колин Макгинн из Университета имени Ратджерса[46]. – Однако Крипке первым облек их в привлекательную форму, чтобы их значение стало понятным даже не-логикам, которые смогут делать из них выводы, не замеченные другими».

Впрочем, Квентин Смит в любом случае проявил недюжинный талант, не говоря уже об отваге, решив отстаивать свою позицию, что у истоков новой теории референции стояла Рут Маркус, а не Сол Крипке. Более того, иногда кажется, будто Смит перегибает палку, когда приписывает Рут Маркус не только идеи, которые у нее явно были в более или менее зачаточной форме, но и все логические следствия, которые ему самому удалось вывести с присущей ему изобретательностью. Смит обосновывает свою работу как вполне законное исследование по истории современной философии, беспристрастное представление философских доводов, призванных уточнить генеалогию важной теории. Если это исследование породило жаркие споры, объяснение очень простое: философы, о которых идет речь, живы и продолжают работать.

Критики Смита с этим не согласны. Они утверждают, что высказывать свои обвинения публично ему не следовало. Даже если он не обвинял Крипке в плагиате прямо, все же были затронуты щекотливые проблемы профессиональной этики и заданы интимные вопросы о мыслительных процессах Крипке.

– Мне трудно вспомнить, в каком состоянии были мои мысли тридцать лет назад, – сказал сам Крипке, когда я решил обсудить с ним претензии Смита. – Да, конечно, Рут в своем докладе в 1962 году говорила, что имена собственные не синонимичны описаниям, – продолжает он. – Подмножество