он обязательно их искажает». Подтасовка фактов в исполнении того, кто говорит чушь, – это не искаженная интерпретация положения вещей, а маскировка безразличия говорящего к тому, истинно или ложно его высказывание. Лжец, напротив, очень даже озабочен истиной, пусть и извращенно: он хочет нас от нее увести. По мысли Франкфурта, лжец и говорящий правду играют в одну и ту же игру по разные стороны, и эта игра определяется авторитетом истины. Тот, кто говорит чушь, в принципе не играет в эту игру. В отличие от лжеца и того, кто говорит правду, слова говорящего чушь никак не связаны с его представлениями о том, как на самом деле все обстоит. Именно это и делает чушь такой опасной, пишет Франкфурт: она лишает человека способности говорить правду.

Статья Франкфурта о чуши примечательна сразу с двух точек зрения. Франкфурт не просто по-новому определяет, что отличает чушь от лжи, он еще и делает на основе этого заявления сильное утверждение: «Чушь – более страшный враг истины, чем ложь». Если это так, тех, кто пойман на чуши, нужно наказывать строже, чем тех, кто пойман на лжи. Лжец, в отличие от того, кто говорит чушь, хотя бы думает об истине, он стремится, чтобы его заявления коррелировали с истиной, пусть и отрицательно, поэтому учитывает подлинную картину, пусть и только для того, чтобы исказить ее до неузнаваемости.

Но не обеляет ли лжеца такой подход? Разумеется, теоретически бывают люди, которые лгут просто из любви к обману. О таком типаже рассказывает Блаженный Августин в своем трактате «О лжи». Тот, кто лжет, чтобы достичь какой-то иной цели, лжет непреднамеренно, утверждает Августин. А чистый лжец, напротив, «наслаждается ложью, радуется самой неправде». Но, как признает Франкфурт, такие лжецы встречаются крайне редко. Даже Яго и тот не был настолько чистосердечен.

Обычные лжецы – вовсе не принципиальные противники истины. Представьте себе, что какой-то не слишком щепетильный торговец подержанными автомобилями демонстрирует вам машину. Он говорит, что раньше ею владела симпатичная старушка, которая ездила на ней только по воскресеньям. Двигатель в прекрасной форме, утверждает он, работает без сучка без задоринки. Так вот, если торговец знает, что все это неправда, он лжет. Но какова его цель? Заставить вас поверить в противоположность истине? Нет, заставить вас купить машину. Он сказал бы все то же самое, если бы это по воле случая было правдой. И даже если бы он не имел ни малейшего представления, кто был прежним владельцем машины и в каком состоянии двигатель.

Как же классифицировать этот случай, исходя из жесткого разграничения между ложью и чушью, которое провел Франкфурт? Франкфурт сказал бы, что этот торговец стал лжецом по чистой случайности. Даже если он знает правду, он решает, что сказать покупателю, без оглядки на нее. Но тогда практически любой лжец на самом деле не лжет, а говорит чушь. И у лжеца, и у того, кто говорит чушь, как правило, есть цель: продать товар, набрать голоса, удержать жену от развода, если вскрылись неприятные обстоятельства, повысить настроение собеседнику, сбить со следа фашистов, которые ищут евреев. Лжец вступает в альянс с неправдой из соображений удобства и отказывается от него, как только цель достигнута.

Теоретическая граница между ложью и чушью, которую проводит Франкфурт, оказывается проницаемой, и это ясно из книги Лоры Пенни «Ваш звонок очень важен для нас: вся правда о чуши» (Penny, L., Your Call Is Important to Us: The Truth About Bullshit, 2005). Автор – молодая университетская преподавательница из Канады, в прошлом – профсоюзный деятель; она начинает с похвалы в адрес «тонкого и полезного» разграничения, которое предлагает Франкфурт: «Лжеца истина еще заботит. А тот, кто говорит чушь, не обременяет себя подобными заботами». Затем Лора Пенни применяет термин «чушь» к различным трюкам, которые пытаются проделывать с легковерной публикой всевозможные влиятельные силы, преследующие денежные интересы. «Почти все, что подают нам как новости, – на самом деле чушь», – утверждает Пенни; к этой же категории относится и лексикон юристов и страховщиков, и применение рок-песен в рекламах. Пенни даже обобщает это понятие не только на слова, но и на предметы. «Новый товар, который преобразит вашу жизнь, – скорее всего просто очередная дешевая пластиковая чушь», – пишет она. Временами, несмотря на поклон в сторону Франкфурта, Пенни приравнивает чушь к заведомому обману: «Никогда еще не было в истории человечества, чтобы люди высказывали столько утверждений, зная, что это неправда». Но затем Пенни говорит, что Джордж Буш-младший («который войдет в историю за количество сказанной им чуши») и его круг «отличались тем, что сами верили в свою чушь», то есть добросовестно заблуждались. Интересно, сказала бы она такой же двусмысленный комплимент Дональду Трампу.

Франкфурт признает, что в обыденном языке «чушь» применяется как «обобщенное оскорбление без какого-либо конкретного буквального значения». Он утверждает, что намерен выявить сущность описываемого явления. Но есть ли у чуши сущность? В статье под названием «В глубины чуши» оксфордский философ Дж. А. Коэн подчеркивает, что Франкфурт упускает из рассмотрения целую категорию чуши – ту чушь, которая встречается в ученых трудах (Cohen, G. A., Deeper into Bullshit). Если чушь в повседневной жизни порождается безразличием к истине, говорит Коэн, то чушь в академических кругах порождается безразличием к смыслу. Такая чушь может быть совершенно искренней, но при этом ровным счетом ничего не означать. Коэн специализировался по марксизму и жаловался, что в молодости, в шестидесятые, постоянно становился жертвой подобного рода чуши, когда погрузился в изучение трудов французской марксисткой школы, вдохновленных Луи Альтюссером. Попытки выявить какой-то смысл в этих неудобочитаемых невразумительных текстах так его измучили, что к концу семидесятых он основал марксистский дискуссионный клуб, девизом которого стали слова Marxismus sine stercore tauri – «Марксизм без бычьих экскрементов».

Всякий, кто знаком с разнообразными «теориями», просочившимися с Левого берега Сены на кафедры английского языка в США, способен привести сколько угодно примеров чуши высшего сорта. Но заклеймить любой непонятный дискурс чушью было бы слишком поспешным решением. Коэн предлагает более точный критерий: дискурс должен быть не просто непонятным, но и непрояснимым. То есть чушь – это что-то невразумительное, что невозможно сделать вразумительным. Как защитить философов вроде Гегеля и Хайдеггера от обвинений в том, что их сочинения – чушь? Коэн утверждает, что для этого нужно не доказать, что их заботила истинность собственных выводов (чего было бы достаточно, чтобы оправдать их, если бы их обвинили в чуши по определению Франкфурта), а скорее попытаться показать, что в их сочинениях на самом деле есть смысл. А