— Да, — искренне ответил Робби.

— Значит, — спокойно заявил Томас, — ты не сделал ничего плохого. Вот и все, больше тут говорить не о чем.

— Мне не следовало брать это, — сказал Робби, указав на пергамент на коленях у Томаса, заметки о Граале, оставленные отцом Томаса.

Томас пожал плечами.

— Эта книга снова у меня, и я использую ее, чтобы научить Женевьеву читать. Больше она ни на что не годится.

Робби уставился в огонь.

— Прости, — сказал он.

Томас оставил его извинения без ответа.

— Теперь, — промолвил лучник, — нам осталось лишь дождаться, когда все поправятся. И тогда — домой.

Ко Дню святого Бенедикта они были готовы покинуть замок. Одиннадцать человек собрались вернуться домой, в Англию, а оставшемуся сиротой Галдрику предстояло сопровождать Томаса в качестве слуги. Они возвращались разбогатевшие, ибо большая часть добытых грабежом денег оставалась цела, но чем встретит их Англия, лучник не знал.

Последнюю ночь в Кастийон-д'Арбизоне Томас провел, слушая, как Женевьева, запинаясь на каждом слове, читала пергамент его отца. Сам он решил после этой ночи сжечь рукопись, ибо написанное там ни к чему не вело. Французских или английских записей в книге было немного, и он заставлял девушку читать по-латыни, пусть не понимая смысла слов, но практикуясь в расшифровке букв.

— «Virga tua et baculus tuus ipsa consolobuntut me»,[6]— медленно прочитала она, и Томас кивнул, ибо, зная, что слова «Calix meus inebrians» не так далеко впереди, он подумал, что преисполненная чаша сия напоила его допьяна, оставив лишь тяжкое похмелье. Аббат Планшар был прав: поиски Грааля сводят людей с ума.

— «Pono coram me mensam, — прочла вслух Женевьева, — ex adverso hostium meorum».

— Там не pono написано, a pones, — указал Томас. — «Pones coram me mensam ex adverso hostium meorum». — Он знал эту фразу наизусть и теперь перевел для нее: — «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих».

Она нахмурилась и, уставив в пергамент длинный белый палец, упрямо возразила:

— Да нет же! Тут написано «pono».

Чтобы доказать свою правоту, девушка протянула манускрипт. Свет упал на страницу, где действительно было написано: «pono coram me mensam ex adverso hostium meorum». Его отец написал фразу именно так, а Томас, читая эту строчку десятки раз, так и не заметил ошибки. Зная латынь, он быстро пробегал глазами строчки, воспринимая смысл и не обращая внимания на буквы. «Pono». «Я накрываю стол…» Не «ты», а «я».

Томас воззрился на одно-единственное, делающее различие слово и понял, что это не ошибка.

Понял, что он нашел Грааль.

Волны набегали на гальку, вспенивались кипучим белым кружевом и с шелестом откатывались назад. Снова и снова, раз за разом, серо-зеленое море билось об английское побережье. Мелкий дождик мочил свежую траву, в которой, рядом с живой изгородью, где росли анемоны, резвились ягнята да шмыгали зайцы.

Чума добралась и до Англии. Томас и три его спутника проехали через пустые деревни и слышали, как ревут от боли коровы, которых некому было подоить. В иных деревнях улицы преграждали завалы, и за ними стояли на страже лучники, чтобы не пропускать чужаков, возможных разносчиков заразы: такие места Томас без возражений объезжал. Они видели наспех вырытые рвы, наполненные трупами людей, не сподобившихся отпевания и христианского погребения. Стояла весна, и по краям таких общих могил во множестве росли цветы.

В Дорчестере, прямо посреди улицы, лежал труп, и никому, похоже, не было до этого дела. Некоторые дома стояли заколоченные, и начертанный на них красный крест говорил, что внутри находятся больные, оставленные там на милость Всевышнего: умереть или выздороветь. За городом расстилались невспаханные поля. Зерно, что должно было лечь в борозды, так и осталось в амбарах умерших крестьян, но в небе, под облаками как ни в чем не бывало пели жаворонки и кувыркались ржанки.

Сэр Джайлс Марриот, старый лорд манора, умер еще до прихода чумы, и его могила находилась в деревенской церквушке, но если кто-то из уцелевших селян и видел, как Томас проезжает мимо, приветствовать его никто не вышел. Люди сидели по домам, укрываясь от Божьего гнева. Томас, Женевьева, Робби и Галдрик ехали по пустой дороге, пока не оказались у подножия холма Липп. Впереди расстилалось море, галечный пляж и раскинулась долина, где некогда находился Хуктон. Он был сожжен сэром Гийомом и Ги Вексием, когда они еще были союзниками, и теперь от селения не осталось ничего, кроме густого колючего терновника на буграх, обозначавших места былых строений. В почерневших стенах оставшейся без крыши церкви вырос лесной орешник, чертополох да крапива.

Томас пробыл в Англии две недели. Он наведался к графу Нортгемптону и преклонил колени перед своим лордом, который допустил лучника к себе лишь после того, как слуги тщательно его осмотрели и удостоверились, что у него нет нарывов или каких-либо иных признаков заразы. Затем Томас передал своему лорду причитавшуюся ему треть тех денег, которые они привезли из Кастийон-д'Арбизона, и вдобавок преподнес ему золотую чашу.

— Она была изготовлена как вместилище для Грааля, милорд, — сказал он, — но сам Грааль пропал.

Граф, пораженный красотой сосуда, любовался им, подняв на свет и поворачивая из стороны в сторону.

— Пропал, говоришь? — спросил он.

— Монахи в монастыре Святого Севера считают, что его унес на небо ангел, тот самый, которому там вылечили крыло, — солгал Томас. — Так или иначе, милорд, он исчез.

Граф вполне удовлетворился этим объяснением, ибо стал обладателем пусть и не Грааля, но редкостного сокровища, и Томас, пообещав ему вернуться, отбыл со своими спутниками в деревушку своего детства, туда, где некогда овладевал навыками стрельбы из лука, и посетил развалины церкви, той самой церкви, где его отец, безумный отец Ральф, проповедовал чайкам и сокрыл свою великую тайну.

Там было тихо. И в этой тиши, в крапиве, проросшей между плитами пола старой церкви, валялся предмет, выброшенный как не имеющий никакой ценности. То была глиняная чаша, в которой отец Ральф хранил облатки для мессы. Он ставил чашу на алтарь, покрывал ее полотняной тканью и уносил домой после окончания службы.

«Я накрываю стол», — написал он, подразумевая под этим столом алтарь, на который и ставилась, как подобало, эта чаша. Томас держал ее в руках сотню раз, не видя в ней решительно ничего примечательного. В прошлое свое посещение Хуктона он нашел ее в руинах и с пренебрежением забросил обратно в сорную траву.